своих самых сокровенных раздумьях и переживаниях, делился опытом всей своей жизни, раскрывал свою судьбу…
…мне не пришлось больше услышать ничего похожего и подобного – по глубине самого чистого и совершенного лиризма, чуждого каким бы то ни было посторонним признакам и приметам, по степени полного растворения самого художника в сиянии и потоке этого лиризма, словно бы несущего его к каким-то чудесным и ещё самому ему неведомым берегам.
…Я не знаю, так ли это было воспринято (и другими. – Здесь и далее В.К.), но каждый из присутствующих ответил на них (стихи) бурными аплодисментами и восторженным ликованием, и буря оваций ещё долго и долго гремела вслед за ними».
Известен и тот факт из воспоминаний Горького, что, когда по его просьбе Есенин прочитал ему «Песнь о собаке» и когда произнёс последние строчки:
Покатились глаза собачьи Золотыми звёздами в снег, —
на глазах Алексея Максимовича сверкнули слёзы.
И как актуально и сегодня звучат такие слова Михаила Осоргина:
«…Вероятно, на поэте лежит много обязанностей: воспитывать нашу душу, отражать эпоху, улучшать и возвышать родной язык; может быть, ещё что-нибудь. Но несомненно одно: не поэт тот, чья поэзия не волнует. Поэзия Есенина могла раздражать, бесить, восторгать – в зависимости от вкуса. Но равнодушным она могла оставить только безнадёжно равнодушного и невосприимчивого человека».
Невозможно отделить язык художественного произведения от личности поэта.
Трудно назвать более искреннего и даже более откровенного лирика, чем Есенин.
У него что строка, то дышит, что ни образ, то достаёт до сердца читателя, что ни стихотворение, то откровенный рассказ – о природе, о своих чувствах, где радость порой переплетается с болью, а любовь к своей малой родине вообще не имеет предела, затягивая в щемящий – сквозь слёзы – водоворот чувств и образов. Вот почему так сложно их разделить – Есенина и язык его стихотворений. У каждого в памяти свои сокровенные строки поэта, но есть и такие, что без спросу тебя за душу берут:
Не такой уж горький я пропойца, Чтоб, тебя не видя, умереть.
Или:
…дальний плач тальянки, голос одинокий — и такой родимый, и такой далёкий.
И «братьям нашим меньшим» доставалось не меньше любви, чем малой родине и отцовскому дому. Потому что для Есенина они тоже свои, родные.
Показался ей месяц над хатой одним из её щенков.
И раньше было, и сейчас в ходу такое мнение: Сергей Есенин настолько был одарён от природы, что одного этого хватило на всю его творческую жизнь, не зря же Горький назвал его органом, созданным исключительно для поэзии.
Однако это очень распространённое заблуждение, и не только в отношении Есенина. Вот всего лишь один пример из воспоминаний Ильи Эренбурга:
«…Выпили мы немного – графинчик был крохотным; но уходить из уютной тёплой комнаты не хотелось. Есенин меня удивил: заговорил о живописи; недавно он смотрел коллекцию Щукина, его заинтересовал Пикассо. Оказалось, что он читал в переводе Верлена, даже Рембо. Потом он начал декламировать Пушкина…
…На улице, когда мы прощались, Есенин сказал: “Поэзия не пирожные, рублями за неё не расплатишься…” Эти слова я запомнил – они меня поразили…» А вот ценное наблюдение писателя Ивана Рахилло: «Поражали его удивительная память и знание славянского языка. Не раскрывая книги, он произносил из “Слова (о полку Игореве)” целые главы наизусть». Он знал и ценил не только русскую поэзию. На Кавказе он с удовольствием и большим знанием дела читал армянских поэтов и очень хотел встретиться с Чаренцем, но не получилось.
И снова – из воспоминаний Ивана Рахилло:
«…Москва торжественно отмечает 125-летие со дня рождения Пушкина.
У Дома Герцена собираются писатели. Много знакомых: Казин, Орешин, Кириллов, Городецкий. Есенин в сером костюме, в руках огромный венок из живых цветов. Вот кто-то тронул его за плечо, и он быстро, с юношеской готовностью обернулся к приятелю, и на лице его сразу зажглась добрая, широкая улыбка. Казалось, он улыбался всему миру: деревьям, дню, облакам, людям, цветам, – улыбка у него была чистосердечна и жизнерадостна, он будто звал улыбаться с собой всех окружающих.
У памятника Пушкину Есенин читает стихи так, будто даёт клятву тому, чей могучий дар стал русской судьбой, кто, преодолев все жестокие превратности, остался «в бронзе выкованной славы».
Есенин читает, вытянув вперёд свои руки и будто дирижируя ими над головами собравшихся:
…А я стою, как пред причастьем, И говорю в ответ тебе — Я умер бы сейчас от счастья, Сподобленный такой судьбе. Но, обречённый на гоненье, Ещё я долго буду петь… Чтоб и моё степное пенье Сумело бронзой прозвенеть!
Пушкин – вот чьё сердце согревало мечту Есенина, чей немеркнущий образ постоянно сиял в его собственном сердце! И это он как-то заметил: «…чтобы до конца понять Пушкина, надо быть гением». Надо думать, как горячо любил он сам образ Александра Сергеевича, как глубоко понимал каждую его строку!
После поездок за границу, встретившись с Ильёй Сельвинским, Есенин говорил: «…Мне нравится цивилизация. Однако я очень не
