люблю Америку. Америка – это тот смрад, где пропадает не только искусство, но и вообще лучшие порывы человечества». В то время, когда многие люди искусства восторгались небоскрёбами Нью-Йорка, техническим прогрессом за океаном и так далее, он напечатал в газете очерк, где окрестил Америку удивительно точно «Железным Миргородом». Широкой, любящей, глубокой и тонкой душе поэта там действительно нечего было делать. Не хотел Есенин размениваться на что бы то ни было и в России:Приемлю всё. Как есть всё принимаю. Готов идти по выбитым следам. Отдам всю душу Октябрю и Маю, Но только лиры милой не отдам.
«Милую лиру» свою Есенин не хотел «подравнивать» под те или иные политические или общественные взгляды, так же как, имея возможность остаться за границей, не сделал этого. «Я пел, когда был край мой болен», – этой строкой он словно отвечал уничижительному отзыву в свой адрес Ивана Бунина – оттуда, из-за границы. Он понимал, что, оставив любимую Русь, предаст талант свой – естественный и органичный, как родное поле под Рязанью… Духовный этот подвиг был оценён Россией разве что в конце XX века.
Есенин всей душой стремился понять новое время, стать одним из тех, кто верил в будущее России.
Теперь в Советской стороне Я самый яростный попутчик.
Он понимал, что страна должна двигаться вперёд, что это неизбежное условие выживания, хотя и грустил по этому поводу искренно, сравнивая жеребёнка с «чугунным поездом»:
Милый, милый, смешной дуралей, Ну куда он, куда он гонится? Неужель он не знает, что живых коней Победила стальная конница.
Любовь
Из всего, что мы знаем о Есенине (хотя до конца знать судьбу поэта никому не дано), всё-таки напрашивается вывод: больше всего в жизни поэт любил поэзию, и личную жизнь так или иначе корректировал в этом направлении.
Стремясь завоевать обе столицы – и главную, и северную, – и нигде не имея своего дома и надёжного тыла, Есенин полностью зависел от обстоятельств своей бурной и порой непредсказуемой личной жизни. Такова встреча с Айседорой Дункан, которая пленила поэта не только как красивая женщина, но и европейская знаменитость.
Пускай ты выпита другим, Но мне осталось, мне осталось Твоих волос стеклянный дым И глаз осенняя усталость. О возраст осени! Он мне Дороже юности и лета. Ты стала нравиться вдвойне Воображению поэта. Я сердцем никогда не лгу, И потому на голос чванства Бестрепетно сказать могу, Что я прощаюсь с хулиганством…
К радуге славы он тянулся постоянно, что вполне естественно для таланта из провинции, и ему казалось, что ореол известности той же Айседоры или громкое имя дочери Шаляпина, на которой он не прочь был ранее жениться, поможет и его имени взойти на звёздный небосклон. Это мы сейчас знаем, что с таким талантом, как у Есенина, невозможно было не занять достойное место на российском Парнасе. А тогда, при далеко не ровном отношении к его стихам разнородных литературных течений в лице их самолюбивых представителей, всё было совсем не просто, тем более для вчерашнего деревенского паренька, не искушённого ни в столичной литературной, ни в светской жизни. К тому же история России изобилует десятками примеров, когда очень талантливые поэты, волею судеб обделённые широкой известностью, так и остались не узнанными и не оценёнными по-настоящему отечеством. И в этом смысле нетрудно понять Есенина.
Но вернёмся к Айседоре Дункан.
– Не рассказывал ли вам Сергей Александрович о своей жизни с Айседорой Дункан? – спросил при личной встрече Шаганэ Нерсесовну Тальян, лирическую героиню «Персидских мотивов», литературовед В.Г. Белоусов.
– Вспоминал, конечно. Помню такую деталь. Когда он впервые пришел к Дункан, она лежала на софе; предложила ему сесть у ее ног, стала гладить по голове, сказала, что он очень похож на ее сына. (Её сын и дочь погибли до этого в автомобильной катастрофе.) И помню еще, что Есенин говорил о частых ссорах с ней. Говорил о Дункан всегда с горечью, неприязненно, указывая, что она толкала его к пьянству. «Если бы она, – говорил Сергей Александрович, – любила меня как человека, как друга, то не позволяла бы мне это делать, оберегала бы от пьянки. А она сама не умела и не хотела обходиться без вина. Я не могу без содрогания вспоминать это время», – часто повторял он.
Не гляди на ее запястья И с плечей ее льющийся шелк. Я искал в этой женщине счастья, А нечаянно гибель нашел. Я не знал, что любовь – зараза, Я не знал, что любовь – чума. Подошла и прищуренным глазом Хулигана
