знаю, как мне жизнь прожить: Догореть ли в ласках милой Шаги Иль под старость трепетно тужить О прошедшей песенной отваге?..
(«Руки милой – пара лебедей»)
А 4 января уже нового, 1925 года поэт принес сборник своих стихов «Москва кабацкая» с автографом, написанным карандашом: «Дорогая моя Шаганэ, Вы приятны и милы мне. С. Есенин». И хотя книгу эту он дарил, очевидно, с удовольствием, но в творчестве его уже был сделан весомый шаг к свету и добру, к новым надеждам.
«В другой раз он сказал мне, что напечатает “Персидские мотивы” и поместит мою фотографию. Я попросила этого не делать, указав, что его стихи и так прекрасны и моя карточка к ним ничего не прибавит.
…С.А. Есенин есть и до конца дней будет светлым воспоминанием моей жизни» (Шаганэ Тальян, 1959 год).
А нам остаётся быть вечно благодарными этой молодой женщине, чей образ надолго остался не только в сердце Сергея Есенина, но и в сокровищнице мировой литературы:
Шаганэ ты моя, Шагане! Потому, что я с севера, что ли, Я готов рассказать тебе поле, Про волнистую рожь при луне. Шагане ты моя, Шаганэ. Потому, что я с севера, что ли, Что луна там огромней в сто раз, Как бы ни был красив Шираз, Он не лучше рязанских раздолий. Потому, что я с севера, что ли. Я готов рассказать тебе поле, Эти волосы взял я у ржи, Если хочешь, на палец вяжи — Я нисколько не чувствую боли. Я готов рассказать тебе поле. Про волнистую рожь при луне По кудрям ты моим догадайся. Дорогая, шути, улыбайся, Не буди только память во мне Про волнистую рожь при луне. Шаганэ ты моя, Шаганэ! Там, на севере, девушка тоже, На тебя она страшно похожа, Может, думает обо мне… Шаганэ ты моя, Шаганэ.
Несомненно, женщины любили Есенина, но его стремление к известности и благополучию, бурная личная жизнь не давала остановиться хотя бы на время, оценить любовь и преданность той же Зинаиды Райх или Софьи Толстой, не говоря уже о Галине Бениславской, заплатившей за любовь к поэту своей жизнью… Но, как говорил Иосиф Виссарионович, «…у меня других писателей нет». И добавим: особенно таких, как Сергей Есенин.
Судьба
Несмотря на внешнюю «акклиматизацию» Есенина в столичной жизни, душа его – чистая, любящая, поначалу наивная – стала полем сражения между тем, с чем он шёл к людям, и тем, что встречал на своём пути. Люди ценили его лучшие качества, отражённые в поэзии, а в жизни он вынужден был отвечать так или иначе на зависть, пошлость, а порой и откровенную травлю. Этот снежный ком разочарований, обид, отчаянных попыток выплыть к свету и солнцу с каждым годом становился всё тяжелей, грозя подмять под себя и самого поэта.
Слово Сергею Городецкому: «…обострилось противоречие между заколдованным миром его творчества и повседневностью. Слишком цельной он был натурой, чтоб, надломившись, не сломаться до конца».
«Вся его работа была только блистательным началом. Если б долю того, что теперь говорится и пишется о нём, он услышал бы при жизни, может быть, это начало имело бы такое же продолжение. Но бурное его творчество не нашло своего Белинского».
С Сергеем Есениным связано множество легенд, разные люди по-разному оценивали его поступки. Но те, кто знали его близко, отмечали в нём не только широту, но и доброту души, такую же естественную, как строки его стихов. Кто хотел, тот видел это. К примеру, Андрей Белый вспоминал: «Мне очень дорог тот образ Есенина, как он вырисовался передо мной. Ещё до революции, в 1916 году, меня поразила одна черта, которая потом проходила сквозь все воспоминания и все разговоры. Это – необычайная доброта, необычайная мягкость, необычайная чуткость и повышенная деликатность… Он всегда осведомлялся, есть ли у человека то-то и то-то, как он живёт, – это меня всегда трогало. Помню наши встречи и в период, когда я лежал на Садово-Кудринской. Пришёл Есенин, сел на постель и стал оказывать ряд мелких услуг. И произошёл очень сердечный разговор…
…И понятно психологически, когда человека с такой сердечностью жестоко обидели, то его реакция бурная, его реакция – вызов.
… Я думаю, что в Есенине была оскорблена какая-то в высшей степени человеческая человечность…
Есенин является перед нами действительно необычайно нежной организацией, и с ним нужно было только уметь обойтись».
А поэт Пётр Чихачёв рассказывал, как, проводив Есенина после встречи с молодыми литераторами в общежитии, он с друзьями под газетной скатертью, возле стула, на котором сидел Есенин, обнаружил целых тридцать рублей – по тем временам очень большую сумму. Поэт понял, что студенты изрядно потратились, и таким образом хотел помочь им. И, как они после ни уговаривали его взять деньги обратно, Есенин не признал банкноты своими и пригрозил рассердиться как следует, если не закроют эту тему.
И снова Пётр Чихачёв: «…Увидев мою (больную) мать впервые, он расцеловал её. Когда мы пошли гулять в городской сад, он сказал:
– Почему ты не отправишь маму в больницу? Пусть
