Сергей и Геннадий поднялись по узким ступенькам, как по трапу, и прошли в верхнюю, так сказать привилегированную часть бара.
Большая, довольно светлая комната с широким окном, через которое виднелась внизу под обрывом Темза, напоминала кают-компанию старого корабля. Длинные, некрашенные столы, тяжелые скамьи и бочонки вместо кресел составляли всю мебель верхнего зала. Над стойкой, сооруженной как капитанский мостик, горели зелено-красные керосиновые фонари. На обшитых корабельными досками стенах висели обрывки просмоленных канатов, два сломанных весла, сегмент штурвала, спасательный круг со стертой надписью, чья-то потрепанная зюйд-вестка, компас и другие мелкие реликвии парусного флота.
Бесчисленное количество марок, погашенных почтовыми штампами разных стран или перечеркнутых чьей-либо подписью, заполнили все свободные места на стене против стойки.
- Сувениры бывалых моряков, - объяснил Сергей. - Каждая вещь имеет свою историю. Она должна быть связана с морским происшествием, иначе хозяин не примет. Иногда здесь можно услышать захватывающие рассказы. Конечно, больше выдуманных, чем действительных. Матросы врут в угоду богатым клиентам...
Но матросы редко посещают эту часть бара. Разве что по просьбе хозяина, желающего развлечь знатных туристов. Не поднимаясь по шаткому трапу вверх, а спустившись в подвал, моряки и докеры попадали в привычную обстановку обыкновенной пивной. Пили дешевый джин, пиво, курили и не нуждались ни в каких щекочущих нервы выдумках. Если бы Геннадий захотел посмотреть нижний зал, выпить стакан пива, сидя не на романтическом бочонке, а на простом стуле, он нашел бы того, кого искал. Но Геннадий увлекся разглядыванием экзотического убранства верхнего зала, а Ян сидел внизу, у небольшого окна, и вот уже который час смотрел на темную густую воду Темзы.
Каждый раз, когда жизнь Яна Вальковича подходила к своей критической точке, когда надо было решать: прыгнуть с обрыва в неведомый омут и положить конец проклятому прошлому или смириться с тем, что однажды определило течение жизни на долгие годы, он шел к реке. Возможно, это осталось еще с детской поры, когда, затаив горькую мальчишескую обиду, Ян уходил в густые заросли прибрежного лозняка и там, скрытый от всех, мечтал о будущем. С жалостью к самому себе он рисовал картину собственной смерти и пышных похорон с духовым оркестром, знаменами и речами на сельской площади. Видел обидчиков, со слезами просящих у него прощения. Или уплывал вниз по реке, в далекие большие города. Никому не сказав об этом, только оставив на берегу какую-нибудь примету. Все считали его утонувшим, искали в ямах и вирах, а он, через несколько лет, возвращался в родную деревню сильный, завоевавший славу. Скорее всего, став знаменитым певцом, только под другим именем, и все его враги и друзья ахают, узнав, что тот, о котором они так много слышали, есть не кто другой, как он, их односельчанин...
Мечты наивного детства никогда не исчезают бесследно. С годами уступая жестокой правде жизненных столкновений, хранясь в тайных уголках еще неистраченной юности, они подчас поднимаются защитным барьером, продлевая ощущение жизни, когда кажется, что с нею уже покончено.
Река всегда притягивала Яна силой бесконечного движения, манящей жутью неизведанных глубин. Теперь перед ним была Темза. Неторопливая река под крутым берегом. Ян знал ее днем и ночью, в дождь и в ясную погоду. Видел на ее берегах веселых людей, шумные компании беззаботной молодежи, притихшие парочки влюбленных и застывших в сдержанном азарте спортсменов-рыболовов. Слыхал и о трагических всплесках мутной воды, смыкавшейся над несчастными под мостом Ветерлоо или Вестминстерским. В районе доков Темза становилась рекой-труженицей. Здесь она молчаливо несла бремя тяжелых барж, груженных нефтью и сталью, лесом и зерном. В часы морского прилива негромко роптала, расступаясь короткой волной над тупыми килями многопалубных океанских теплоходов, вскипала светлыми бурунами, догоняя быстроходные катера, и затихала, словно отяжелевшая от пролитого масла древних тихоходов, ползущих со скоростью ленивого путника.
Так было вчера, так будет завтра, и вместе с тем ничто не останавливается, не прекращает движения. Наступил час, когда пришло большое решение. Кажется, Ян разобрался во всем, до конца. Он старался ответить самому себе. Что произошло в воскресенье? Прежде всего, воскресение Геньки. Убитый друг стоял перед ним. Он жив! Но ведь Ян видел, как Генька упал на берегу, прибитый пулей долговязого офицера. Ян не знает, что было потом. Может быть, Геннадия подобрали бывшие с ним автоматчики и так же, как Яна, увезли в Германию? Может быть, в ту ночь на реке Генька действительно стал предателем? Ведь говорил же он:
- Я сам, молчи... Я скажу сам...
Его могли держать в другом лагере или вообще с самого начала обойтись иначе, чем с пленными. Почему он оказался в Лондоне, хорошо одетый, благополучный. Возможно, он с кем-либо из тех "добряков", вроде Данилы Матвеевича, "помогающих русским сиротам"? Но, может быть, Генька приехал по какому-либо делу из дому, в советское посольство или как турист? И это возможно. Тогда, конечно, он скорее поймет. Захочет ли он тогда оправдать Яна? Он ведь слышал крик Яна и понимает, что из-за этого крика выстрелил долговязый... Что ж, это правда. Пусть наконец будет сказана правда. Теперь все равно. Отступать больше нет сил. Ян отвел глаза от окна.
В баре сидело человек пять, молчаливых, еще не охмелевших докеров. Вошел старичок с сумочкой. Он вскользь взглянул на Яна и, чему-то улыбаясь, направился к стойке. Лицо старика как будто было знакомым, но Ян не стал вспоминать, а подумал о другом старике, о своем партнере.
Дядя Билл, пожалуй, единственный человек, которого жаль оставлять... единственный, если Катлин... Тут его мысль вернулась к тому, что мучило и мешало превратить решение в действие. Катлин... здесь не нужны воспоминания. Руки еще хранили ощущение жарких объятий. Запах ее волос и влажная глубина то нежно самозабвенных, то стыдливо испуганных глаз не покидали его с той первой ночи, между воскресеньем и буднями, когда, бежав с людной площади, он пришел в ее тихую комнату.
Мог ли он теперь покинуть ее? Покинуть свою первую большую любовь. Яну становилось немножко страшно, когда он подходил к загадке будущего. Он и Катлин. Что объединило и что разделяет их? Можно ли угадать, что ждет их впереди и какое право есть у него подвергать Катлин ударам его судьбы? Простят ли люди их счастье?..
Дневник наблюдений
ЛИСТ ДВЕНАДЦАТЫЙ
На отдельной странице вклеена вырезка из газеты "Известия".
Верховный Совет СССР принял решение: прекратить испытание атомного и водородного оружия!
