«Налим», или «Лихой», как его называли (вероятно, по созвучию — дело «на Ли» и «Ли Харви Освальд») в оперативных донесениях, должен был действительно вызывать подозрение у контрразведки. Вопреки его собственной мотивировке причин иммиграции в СССР он не проявлял ни малейшего интереса к марксизму, не посещал политзанятия или профсоюзные собрания. Его политические взгляды, которые он изредка высказывал, также не вполне вписывались в советскую догматику, и КГБ разрабатывал меры по разъяснению Освальду «преимуществ советского образа жизни». Он также, как оказалось, слабо разбирался в радиотехнике.
«Налим» вел образ жизни, характерный для людей его возраста: ходил на вечеринки, назначал девушкам свидания. На работе ленился, за что ему приходилось выслушивать замечания. В Минске Освальд увлекся охотой, записался в охотничий клуб и купил тульское ружье. В досье зафиксировано, что меткостью в стрельбе он не отличался.
В Минске Освальд встретился со своей будущей супругой Мариной Прусаковой, которая работала провизором в аптеке. Вопреки высказывавшимся в США подозрениям она не была агентом КГБ.
Постепенно Освальд стал тяготиться пребыванием в СССР. С января 1961 года он начал настойчиво добиваться разрешения на выезд из СССР, восстановил постоянную переписку с жившими в Техасе матерью и братом. В 1962 году Освальду вместе с женой и родившейся дочерью был разрешен выезд в США.
Незадолго до трагических событий в Далласе он обратился в советское посольство в Мексике с просьбой выдать ему визу на въезд в СССР на постоянное жительство. Его просьба была отклонена.
В анализе обстоятельств гибели Джона Кеннеди, который проводил КГБ, в том числе с использованием разведывательных каналов, делался вывод о том, что покушение «было организовано реакционными монополистическими кругами в союзе с профашистскими группами Соединенных Штатов с целью усиления наиболее реакционных и агрессивных аспектов в политике США». Имя Освальда называлось в качестве возможной подставной фигуры или соучастника широкого заговора.
У меня нет сомнений в подлинности имеющегося досье на Освальда. Сфальсифицировать его было невозможно да и незачем — ведь никто в 60-е годы не предполагал, что оно когда-нибудь станет достоянием гласности.
С «делом Освальда» у меня оказалось немало хлопот. К нему рвались многие представители советских и зарубежных средств массовой информации, требуя эксклюзивного доступа. В общих чертах с содержанием дела мы могли их ознакомить и знакомили, не допуская какой-то эксклюзивности. Но ответы на все вопросы могло бы дать только рассекречивание всего досье. Я полагал, что это возможно, за исключением тех материалов, которые раскрывали бы агентуру или нарушали права граждан. Была создана специальная комиссия по официальному рассекречиванию, которая сперва вообще отказывалась дело открывать (под предлогом недопустимости раскрытия методов оперативной работы), а потом представила заключение, где допускала возможность рассекречивания весьма незначительной части документов. Заключение я вернул, начался новый тур проволочек, когда был найден «гениальный» бюрократический прием — привлечь к работе представителей КГБ Белоруссии, где составлялось большинство документов. Не поставив меня в известность, досье отправили на экспертизу в Минск, где оно и оказалось к моменту моей отставки. Так что дело Освальда еще ждет своих исследователей.
Вопрос об американских военнослужащих, захваченных в плен во Вьетнаме и якобы находившихся в Советском Союзе.
Откровенно говоря, мне трудно поверить сообщениям наших и американских аналитиков, что в советских лагерях и тюрьмах могли содержаться чуть ли не тысячи американских военнопленных. Даже при всем том, что мы узнали о преступлениях режима, подобное не укладывалось у меня в голове. Тем не менее я сделал соответствующие запросы в службы разведки, контрразведки и военной контрразведки. Последние две вообще не располагали данными на этот счет. Центральная служба разведки после неоднократных проверок архивных материалов и действующих дел, опроса бывших руководителей резидентур, находившихся в 60–70-е годы во Вьетнаме, обнаружила только один факт поездки во Вьетнам О. Нечипоренко для беседы с находившимся в плену сотрудником советского отдела ЦРУ. И это — все. хотя и подозрительно мало. Но об этом теперь О. Нечипоренко намерен рассказать сам.
Что же касается заявлений Олега Калугина о том, что контакты, подобные названному, были более частыми, то я не располагаю никакими документами, чтобы их подтвердить или опровергнуть.
Дело Рауля Валленберга. Позорная страница в нашей истории. Шведский дипломат, спасший жизни сотням евреев в Венгрии в годы фашизма, был захвачен советскими военными властями в 1945 году, и о его дальнейшей судьбе мировой общественности долгие годы ничего не было известно. Почетный гражданин многих стран, чье пребывание на территории СССР до 1957 года официально отрицалось. В середине 50-х годов, когда на Запад стали возвращаться военнопленные, которые имели контакт с Валленбергом в Лубянской (Внутренней) и Лефортовской тюрьмах, и дальнейшее запирательство стало бессмысленно, было сделано заявление Громыко о том, что Валленберг умер от инфаркта во Внутренней тюрьме 17 июля 1947 года, а его тело было кремировано без вскрытия. В качестве подтверждения этого представлялся соответствующий рапорт начальника медицинской службы МГБ Смольцова министру госбезопасности Абакумову. Долгие годы это был едва ли не единственный документ из архивов КГБ, фигурировавший в деле Валленберга. В последующем появилось множество свидетельств людей, якобы видевших его в различных лагерях и тюрьмах СССР. География самая широкая — назывались едва ли не все известные места заключения. Уже это само по себе не вызывает доверия этим «очевидцам». В 1989 году в архиве КГБ (судя по всему, действительно случайно) были найдены личные документы и некоторые принадлежавшие Валленбергу вещи. Недостатка в версиях о судьбе Валленберга, которые разрабатывали десятки международных комиссий и независимых исследователей, не было. Отсутствовала лишь ясность в отношении его судьбы.
С делом Валленберга я впервые столкнулся еще в МВД, когда ко мне обратились из Посольства Швеции в СССР с просьбой разрешить членам международной комиссии ознакомиться с картотекой заключенных во Владимирской тюрьме, где, по некоторым сведениям, мог содержаться Валленберг.
В КГБ я запросил из архива все материалы по этому делу. Доложили, что есть около десятка документов, из которых пять неизвестны общественности. 4 сентября эти пять документов были переданы шведскому послу г-ну Бернеру. Среди них была копия донесения начальника политотдела 151-й стрелковой дивизии от 14 января 1945 года о том, что в Будапеште на улице Бенцур, 16 задержаны секретарь шведского посольства Рауль Валленберг и шофер его автомашины. Секретарь с шофером «помещены и охраняются». В журнале регистрации заключенных Внутренней тюрьмы была обнаружена запись кладовщика о приеме его вещей 6 февраля 1945 года. В тюремном деле немецкого ефрейтора Яна Лойда найдено было упоминание о том, что в свое время он сидел с Валленбергом на Лубянке; а в следственном деле служащего посольства Швеции в Будапеште Г. Томсона-Гроссгейма-Крысько — протокол его допроса о Валленберге. Наконец, было передано письмо зампреда КГБ Лунева в МИД от 1957 года, в котором согласовывался текст ответа на запрос МИД Венгрии относительно судьбы Вильяма Лангфельдера (шофера Валленберга). В письме говорилось, что все документы на Лангфельдера так же, как и на Валленберга, были уничтожены по распоряжению бывшего руководства МГБ.
