("Да, я думаю о том, чтобы проголосовать за ниггера", звучало не раз). Однако нередко враждебность выходила за рамки грубого замечания или хлопнувшей двери. Одна из наших самых любимых сторонниц проснулась за день до Рождества и обнаружила, что ее двор усеян сорванными знаками OBAMA, а дом разгромлен и исписан расовыми эпитетами. Чаще всего встречались не подлости, а тупость: наши волонтеры получали замечания, которые знакомы любому чернокожему человеку, проведшему время в среде преимущественно белых, — вариации на тему "Я не считаю его чернокожим, на самом деле…. Я имею в виду, он такой умный".
Однако в большинстве своем белые избиратели в Айове оказались такими же, как и те, кого я обхаживал всего несколькими годами ранее в штате Иллинойс, дружелюбными, вдумчивыми и открытыми к моей кандидатуре, их меньше волновал мой цвет кожи или даже мое мусульманское имя, чем моя молодость и отсутствие опыта, мои планы по созданию рабочих мест или прекращению войны в Ираке.
Что касается моих политических советников, то наша работа заключалась в том, чтобы сохранить это положение. Не то чтобы мы уклонялись от расовых вопросов. Наш веб-сайт четко обозначил мою позицию по таким горячим темам, как иммиграционная реформа и гражданские права. Если бы меня спросили в городском совете, я бы без колебаний объяснил сельской, полностью белой аудитории реалии расового профилирования или дискриминации при приеме на работу. Внутри кампании Плауфф и Экс прислушивались к проблемам чернокожих и латиноамериканских членов команды, независимо от того, хотел ли кто-то подправить телевизионную рекламу ("Можем ли мы включить хотя бы одно черное лицо, кроме лица Барака?" (По крайней мере, в этом отношении мир опытных политических оперативников высокого уровня не сильно отличался от мира других профессий, поскольку цветные молодые люди постоянно имели меньший доступ к наставникам и сетям — и не могли позволить себе согласиться на неоплачиваемую стажировку, которая могла бы поставить их на быстрый путь к ведению национальных кампаний. Это была одна из тех вещей, которые я был полон решимости помочь изменить".) Но Плауфф, Экс и Гиббс не извинялись за то, что отводили акцент на любой теме, которая могла бы быть названа расовым недовольством, или расколоть электорат по расовому признаку, или сделать что-либо, что привело бы к тому, что я стал бы "черным кандидатом". Для них формула расового прогресса была проста — мы должны победить. А это означало заручиться поддержкой не только либеральных белых студентов колледжей, но и избирателей, для которых образ меня в Белом доме был большим психологическим скачком.
"Поверь мне, — подшучивал Гиббс, — что бы еще они о тебе ни знали, люди заметили, что ты не похож на первых сорока двух президентов".
Между тем, я не испытывал недостатка в любви со стороны афроамериканцев после моего избрания в Сенат США. Местные отделения NAACP связывались со мной, желая вручить мне награды. Мои фотографии регулярно появлялись на страницах журналов Ebony и Jet. Каждая чернокожая женщина определенного возраста говорила мне, что я напоминаю ей ее сына. А любовь к Мишель была на совершенно другом уровне. Своими профессиональными качествами, поведением сестры-друга и беззаветной преданностью материнству она, казалось, воплощала в себе то, к чему стремились и на что надеялись многие черные семьи.
Несмотря на все это, отношение черных к моей кандидатуре было сложным, в немалой степени вызванным страхом. Ничто в опыте чернокожих не говорило им о том, что кто-то из них может выиграть номинацию от основной партии, а тем более президентство Соединенных Штатов. В сознании многих то, чего добились мы с Мишель, уже было чем-то вроде чуда. Стремиться дальше казалось глупостью, слишком близким полетом к солнцу.
"Говорю тебе, парень, — сказал мне Марти Несбитт вскоре после того, как я объявил о своем выдвижении, — моя мама беспокоится о тебе так же, как когда-то беспокоилась обо мне". Успешный предприниматель, бывшая звезда школьного футбола с внешностью молодого Джеки Робинсона, женатый на блестящем враче и имеющий пятерых замечательных детей, Марти казался воплощением американской мечты. Он был воспитан матерью-одиночкой, работавшей медсестрой в Колумбусе, штат Огайо; только благодаря специальной программе, разработанной для того, чтобы больше цветных молодых людей поступали в подготовительные школы и затем в колледж, Марти поднялся по лестнице из своего района, где большинство чернокожих мужчин могли надеяться лишь на жизнь на конвейере. Но когда после колледжа он решил оставить стабильную работу в General Motors ради более рискованного предприятия по инвестированию в недвижимость, его мать забеспокоилась, боясь, что он может потерять все, зайдя слишком далеко.
"Она считала меня сумасшедшим, если я отказывался от такой безопасности", — сказал мне Марти. "Так что представь, как моя мама и ее друзья относятся к тебе сейчас. Не просто баллотироваться в президенты, а действительно верить, что ты можешь стать президентом!".
Этот образ мышления не ограничивался рабочим классом. Мать Валери, чья семья олицетворяла черную профессиональную элиту сороковых и пятидесятых годов, была женой врача и одним из лидеров движения за дошкольное образование. Но в самом начале она выразила тот же скептицизм по отношению к моей кампании.
"Она хочет защитить тебя", — сказала Валери.
"От чего?" спросил я.
"От разочарования", — сказала она, оставив невысказанным более конкретный страх ее матери, что меня могут убить.
Мы слышали это снова и снова, особенно в первые месяцы кампании — защитный пессимизм, ощущение в черном сообществе, что Хиллари — более безопасный выбор. С такими национальными фигурами, как Джесси Джексон-младший (и более недовольный Джесси-старший), за нашей спиной, мы смогли получить хорошее количество ранних одобрений от афроамериканских лидеров, особенно от молодых. Но многие предпочли подождать и посмотреть, как я справлюсь, а другие чернокожие политики, бизнесмены и пасторы — то ли из искренней лояльности к Клинтонам, то ли из желания поддержать запредельного фаворита — выступили в поддержку Хиллари еще до того, как у меня появился шанс привести свои аргументы.
"Страна еще не готова", — сказал мне один конгрессмен, — "а у Клинтонов долгая память".
Между тем, были активисты и интеллектуалы, которые поддерживали меня, но рассматривали мою кампанию в чисто символических терминах, подобно предыдущим кампаниям Ширли Чисхолм, Джесси Джексона и Эла Шарптона, как полезную, хотя и преходящую платформу, с которой можно возвысить пророческий голос против расовой несправедливости. Не веря в возможность победы, они ожидали, что я займу самые бескомпромиссные позиции по всем вопросам, от позитивных действий до возмещения ущерба, и были постоянно начеку, ожидая любых намеков на то, что я, возможно, трачу слишком много времени и энергии на обхаживание
