Но спокойствие обманчиво. С минуты на минуту безмятежную тишину степи может разорвать пронзительный свист, и со всех сторон вылетят на дорогу невесть откуда взявшиеся разбойники — гермияне в мохнатых черных шапках и с пиками наперевес.
Гермияне, промышляющие разбоем на торговом тракте, наводят страх на всю округу. Побаиваются их и стражники — пазванты. Встрепенувшись на шорох птицы, выпорхнувшей из густой травы, они испуганно таращат глаза, крутят головами, пытаясь угадать, где таится опасность.
На сей раз аллах будет милостив к маленькому каравану. В первых числах июня 1333 года Ибн Баттута со своими спутниками благополучно доберется до Ладика, который турки называют Дун Гузлу, что означает «город свиней».
Ладик, по описанию Ибн Баттуты, «большой и красивый город». Город славится производством золототканых одежд. Их выделывают светловолосые румийские мастерицы, которым городские власти предписывают носить высокие тюрбаны. Мужчины, как правило, носят белые или красные колпаки. Это указывает на их христианское происхождение. Обычай выделять христиан и иудеев, вменяя им в обязанность носить одежду определенного покроя и цвета, был широко распространен по всему мусульманскому Востоку.
В поисках постоялого двора Ибн Баттута и его спутники, как водится, первым делом отправились на рынок. Необычный внешний вид путников сразу же привлек всеобщее внимание. Люди выходили из лавок и с любопытством глазели на вытянувшуюся вдоль узкого проулка кавалькаду всадников. Толпа нарастала и в конце концов стала такой плотной, что Ибн Баттуте пришлось осадить коня. Иноязычный гомон казался ему загадочным и враждебным. Это ощущение усилилось, когда несколько рук вцепились в уздечку его коня и стали тянуть ее в разные стороны. «Мы решили, что это и есть разбойники — гермияне, которые хотят нас ограбить», — вспоминал впоследствии Ибн Баттута. Тем более что спор за уздечку быстро перешел в драку, и спустя мгновение в сумраке проулка блеснули лезвия ножей.
Неожиданно для всех обстановку разрядил маленький вертлявый старичок в зеленом тюрбане паломника. Протиснувшись сквозь толпу, он приблизился к Ибн Баттуте и на чистейшем арабском языке спросил:
— Откуда высокие гости?
Ибн Баттута ответил.
— Эти люди принадлежат к двум разным цехам, — объяснил хаджи. — Они спорят за право сделать вас своими гостями.
У Ибн Баттуты отлегло от сердца.
— Так пусть бросят жребий, — сказал он весело.
— Будь по-твоему, — пробормотал старик и, повернувшись к дерущейся толпе, закричал что-то высоким пронзительным голосом.
Драка мгновенно прекратилась. Двое высоких молодых ахиев, потирая ушибленные места, пошли в лавку бросать жребий. Разгоряченная толпа хлынула за ними. На какой-то миг воцарилась тишина, которую тут же прервал ликующий крик победивших.
Ибн Баттута и его спутники достались братьям из цеха точильщиков. Вопрос о жилье был, таким образом, решен, и в сопровождении своих новых товарищей путники отправились в обитель братства, находившуюся рядом, в подворье.
По дороге в обитель братья заходили чуть ли не в каждую лавку, закупая еду для дружеской трапезы. До ее начала оставалось еще несколько часов, и шейх ахиев предложил скоротать время в бане.
Раздевшись в мыльной и повязавшись белоснежным азаром, Ибн Баттута вошел в парную. Шейх ахиев не отставал от него ни на шаг. Чувствовалось, что прислуживать гостю, доставшемуся такой дорогой ценой, доставляет ему истинное удовольствие.
— На свадьбе спешат к зурне, а в бане — к курнё, — сказал он весело, откручивая кран с горячей водой. От курны — небольшого углубления для воды — полетели вверх мелкие горячие брызги.
Желая угодить гостям, ахии, натянувшие холщовые рукавички, работали на славу. С каменных топчанов, едва различимых в густом пару, доносились вздохи, вскрики, взвизги, блаженное покряхтыванье.
Ибн Баттута лежал на скользком топчане, положив подбородок на скрещенные перед собой руки. Сердце стучало ровно и уверенно, сладкая истома разливалась по телу, изнуренному долгой верховой ездой. Все складывалось как нельзя лучше. В свои двадцать девять лет танжерский шейх получил титул трижды хаджи, прошел полмира, снискал почет и уважение окружающих. Увидел бы отец, как встречали его сильные мира сего в Мекке и Дамаске, Басре и Багдаде, как беседовали с ним на равных в прохладном полумраке мечетей те, чьей мудрости и учености дивится весь мусульманский мир!
Знают ли в Танжере о его подвижничестве? Об иджа-зах с именами светил, приятно похрустывающих в дорожной торбе? О заветных свитках самаркандской бумаги, которой доверены самые острые впечатления долгого пути?
Ностальгия неизменно охватывала Ибн Баттуту в минуты покоя и размышлений, когда, подводя итоги содеянному, он невольно обращался в мыслях к отчему дому, остро досадуя на то, что близкие не могут разделить его радостей и волнений, восторгов и тревог…
— Сначала еда, потом слова, — прервал его раздумья веселый грудной голос шейха ахиев. — Братья сообщают, что ждут к трапезе.
Выходили из бани разгоряченные, счастливые, с шутками и смехом. Ахии заранее приготовили кувшины с розовой водой и окропили ею своих гостей с такой щедростью, что Ибн Баттута и его приятели по дороге в обитель благоухали, как султанский цветник.
Утром в дверь постучался городской проповедник Ала ад-дин аль-Кастамуни и передал Ибн Баттуте приглашение от султана Инанч-бека. Во дворе обители топтались, лениво пощипывая утоптанную траву, не менее дюжины превосходных тавлинских лошадей — подарок султана. Весь день Ибн Баттута провел с Инанч-беком. В своих воспоминаниях он высоко оценил душевность, простоту и мягкость своего царственного собеседника. Впрочем, возможно, Инанч-бек подкупил магрибинского шейха не только любезным приемом и мягкостью речей, но и богатыми дарами: в тот же вечер он послал к Ибн Баттуте своего наследника Мурада с мешочком серебряных дирхемов сельджукской чеканки. К тому же, не желая отставать от отца, юный Мурад подарил иноземным гостям десяток холеных коней. На этот раз чистокровных костамунийских.
Все это, разумеется, не могло не способствовать приподнятому настроению, не покидавшему Ибн Баттуту на протяжении всего его пребывания в Ладике. Тем более что рамадан близился к концу, и город лихорадочно готовился к празднику — малому байраму.
Праздник удался на славу. С утра у соборной мечети собрались несметные толпы людей. Инанч-бек явился на площадь в сопровождении гвардии, под грохот литавр и барабанов. Ахии различных ремесленных цехов, нарядные, с тяжелыми кинжалами за бархатными кушаками, стояли на другой стороне площади. У каждого цеха свои знамена, свои барабанщики и зурначи, которые, кичась друг перед другом своим искусством, наполнили город таким немыслимым гвалтом, что голуби, сорвавшись с перил минарета, испуганно порхнули в сторону городской стены.
