Все это, разумеется, не могло не способствовать приподнятому настроению, не покидавшему Ибн Баттуту на протяжении всего его пребывания в Ладике. Тем более что рамадан близился к концу, и город лихорадочно готовился к празднику — малому байраму.
Праздник удался на славу. С утра у соборной мечети собрались несметные толпы людей. Инанч-бек явился на площадь в сопровождении гвардии, под грохот литавр и барабанов. Ахии различных ремесленных цехов, нарядные, с тяжелыми кинжалами за бархатными кушаками, стояли на другой стороне площади. У каждого цеха свои знамена, свои барабанщики и зурначи, которые, кичась друг перед другом своим искусством, наполнили город таким немыслимым гвалтом, что голуби, сорвавшись с перил минарета, испуганно порхнули в сторону городской стены.
Особенно блаженствовали попрошайки и бродяги. Еще с рассвета они двинулись на городское кладбище, где, привязанные к деревьям, жалобно блеяли жертвенные бараны. Здесь ахии проворно закалывали баранов и коров, ловко разделывали их, варили жирную похлебку сача, которая вместе с горячими лавашами раздавалась голытьбе. К вечеру разномастная толпа сгрудилась у ворот султанского дворца: Инанч-бек устраивал грандиозное пиршество, куда приглашались все, кто способен был работать челюстями.
Пир у Инанч-бека поразил воображение Ибн Баттуты. Огромный, устланный ширазскими коврами зал был залит огнями десятков свечей, вставленных в изящные серебряные подсвечники. Два стола, поставленные вдоль стен, ломились от самых изысканных яств, в центре возвышался деревянный помост — садр, на котором стоял стол поменьше для султана и его ближайшего окружения. За спиной султана застыли в отрешенных суровых позах дворцовые рынды, вооруженные наборными дамасскими луками, массивными молотами и щитами с золотым кружком посередине. Эмир дворца, почтительно раскланиваясь, рассаживал гостей, каждого на отведенное ему место в соответствии с его рангом и положением.
Стол, что накрыт по правую руку от султана, сервирован фарфором, золотом и серебром. На огромных подносах в экзотических соусах томились куски баранины, куры, голуби, куропатки. Светловолосые юноши — огланы в блестящих одеждах и золототканых скуфьях на византийский манер, мягко ступая по пушистым коврам в туфлях с загнутыми кверху носами, разносили холодную родниковую воду и душистый шербет. Этот стол — для почетных гостей: богословов, судей, шейхов ремесленных братств.
Стол, что слева от султана, был накрыт попроще. За ним, спрятав босые ноги под лавки, сидела городская беднота: подмастерья, извозчики, погонщики верблюдов, убогие калеки, проводящие все свое время на ступеньках мечетей, и просто заезжие прощелыги, не преминувшие в праздничный день набить утробу за чужой счет.
Направо от входа в зал расположились музыканты и певцы — озаны со своими тамбурами. На коленях у музыкантов литавры, трубы-нафиры, лютни, зурны. Прислоненная к стене, до времени безмолвна огромная арфа. Нечто подобное Ибн Баттуте предстоит увидеть в Константинополе, во дворце василевса, но сегодня он тщетно пытается скрыть свое восхищение: такого не приходилось ему видеть в лучших домах Каира и Багдада.
…Длинен и замысловат малоазиатский маршрут Ибн Ваттуты. Десятки городов и деревень исходил он своими ногами, от Эрзерума на востоке до Измира на западе, от Антальи на юге до Синода на севере.
Особо запомнилась Конья, античный Иконион, блестящая столица сельджукских султанов вплоть до падения их династии в 1307 году, когда город захватил суровый Бадр ад-дин Махмуд из могущественного туркменского клана Караман-оглу.
«Обойди весь свет, но посети также Конью». Эту тюркскую поговорку Ибн Баттута слышал от разных людей в караван-сараях на пути из Миласа в Конью.
Конийская равнина, выжженная беспощадным июльским солнцем, изрезана глубокими балками, на покатых холмах поблескивают осколки острых скал. Вдали золотятся налившиеся тяжелыми колосьями поля, и рядом отбрасывают на рыжую землю прямоугольные тени безжизненные саманные хижины.
Ближе к Конье бесконечные луга, пастбища, сады, саманные хижины образуют деревни с невысокими минаретами маленьких молелен и навесами открытых рынков.
Конья расположена у подножия холмов, с которых, весело журча, сбегают вниз ручейки холодной родниковой воды. Часть воды поступает в город, избыток наполняет глубокие рвы, окаймляющие городские стены. Сто восемьдесят квадратных башен с бойницами оседлали каменную стену, между башнями зодчие точно выдержали дистанцию в сорок шагов.
Чего только не увидишь на крепостной стене! Беспорядочно вделаны в нее саркофаг с изображениями из жизни Ахилла, христианские каменные надгробья, обломки плит с надписями византийских времен. Все, что осело в этих местах от предыдущих эпох, сгодилось при строительстве, все пошло в ход: и алтари из языческих храмов, и тяжелые генуэзские кресты, и даже изваяния римского орла и арабского льва.
Тяжелые городские ворота запираются с наступлением темноты, и путник, не поспевший засветло, вынужден устраиваться на ночлег на голой земле. Утром стража окликнет его и, удостоверившись, что он не таит худого, пропустит в город, пожелав удачи в торговом деле.
А в Конье есть что продать и купить! Каких только рынков там нет! Ибн Баттута особо подчеркивает строгую Цеховую структуру торговой жизни Коньи. «Каждый ремесленный цех, — пишет он, — имеет свои ряды». Хлопчатобумажные ткани продаются в одном ряду, парфюмерия и благовония — в другом, особняком стоит знаменитый ряд золотых дел мастеров, сверкающий камнями, свезенными сюда со всего мира.
В цехе объединены не только мастеровые, но и купцы, подвизающиеся в торговле каким-нибудь одним товаром. Они сообща устанавливают цены, оберегают рынок от произвола чужаков, в складчину от имени корпорации строят медресе, караван-сараи, бани.
Рынков в Конье бесчисленное множество. Особенно любопытен «Конский базар», куда привозят лошадей из всех сопредельных стран, и «Портал невольников», где можно купить мальчика или наложницу любого племени и цвета кожи. Работорговлей почти монопольно заправляют генуэзцы. Они покупают «живой товар» в Крыму, сотнями и тысячами перепродают на невольничьих рынках Рума.
Белокожих славянских красавиц водят по городу, как лошадей, поцокивая языками, громко нахваливают их прелести, заставляют улыбаться, показывать зубы. Мальчики и мужчины сидят в портале на длинных деревянных скамьях, ждут, когда придет их черед.
В Конье жизнь била ключом. Здесь собрался весь цвет туркменского общества — феодалы со своей многочисленной челядью, кадии, богословы-улемы, дервиши, чиновники при султанских диванах, взятками нажившие огромные состояния, попечители мечетей и мавзолеев.
