Мы встретились на входе в Городской парк. Потом Нонна говорила, что я не отпускал руку от носа, пытаясь укрыть свою “красоту”. Нонна мне понравилась: симпатичная, а, скорее всего, красивая девушка, темные волосы, яркие черные брови, карие мягкие глаза, белозубая улыбка, немного в теле, но в моем вкусе. Инна быстро ретировалась, и мы пошли погулять по городу, по набережной Дона. И как-то сразу я почувствовал, что мне с ней легко и спокойно, и мне показалось, что те же ощущения вызываю у нее и я. Я никогда не отличался особым остроумием, однако Нонна очень часто и от души смеялась, что было мне приятно, а смех у нее был удивительный, гортанный (и поныне, когда мы смотрим что-либо смешное по телевизору или в театре, я получаю больше удовольствия от ее смеха, чем от увиденного или услышанного).
Она немного рассказала о своей жизни и о главном событии — нахождении в немецкой оккупации, во время которой несколько человек ее ближайших родственников погибли. Я невольно подумал, что если бы у меня жена оказалась с такой биографией, то при существовавшем отношении советской власти к людям, оказавшимися на оккупированной территории, первый отдел нашего института быстро бы нашел повод, как от меня избавиться.
Я пошел проводить Нонну до ее дома, мы договорились о завтрашней встречи и на прощание аккуратно поцеловались. Целовалась она как-то тоже необычно, немного боком и очень приятно. Следующие несколько дней (по моему представлению это было пять дней, по нонниному — только три) мы встречались ежедневно и днем, и вечером. Купались, загорали, катались на лодке, гуляли по парку, по ростовским улицам. У меня, конечно, появлялось много раз желание приблизиться к ней как к женщине, но что-то останавливало: то ли боязнь обидеть, то ли боязнь спустить ее с пьедестала чистоты, на котором она по праву находилась. Конечно, если бы наша встреча измерялась не днями, то все могло бы получиться иначе. Один раз она пригласила меня днем к ним в дом. Угостила меня очень вкусным супом с клецками, познакомила с папой, который, правда, был очень занят делами, и наш разговор с ним оказался коротким. Нонна поиграла на пианино, к сожалению, война не позволила ей получить нормальное музыкальное образование, а способности были. Познакомился с братом, Юрой, симпатичным мальчиком, который в тот момент тоже был очень занят, но, в отличие от папы, не делами, а хорошенькой девушкой, Ларой.
И вот я уезжаю. Нонна захотела меня проводить и участвовала в процедуре запихивания в мой багаж максимально возможного количества фруктов и овощей, против чего я безуспешно пытался возражать. Я уезжал, но никаких серьезных разговоров, никаких объяснений. Честно говоря, я даже мысленно не пытался что-то сформулировать. Со всеми поцеловался. До свидания.
Обычное послеотпускное состояние: надо втягиваться в привычную жизнь, а в голове еще образы и события совсем недавнего приятного прошлого. Все нормально. Прошло недели две. И вот я начал ощущать, что мне чего-то не хватает, что я что-то важное упускаю. На самом деле никаких загадок не было: мне не хватало Нонны, и я запросто могу ее потерять навсегда. Да, с такими девушками мне встречаться не приходилось. Она излучала непередаваемое сочетание доброты, непосредственности и привлекательности. И я знал, что ее добиваются не только претенденты, но и некоторые мамы претендентов.
План действий у меня сформировался быстро, и я сразу же начал его реализовывать. Первое, что я сделал — поехал в Первый ленинградский мединститут имени Эрисмана. Прямо в приемной ректора мединститута я написал заявление с просьбой о зачислении на шестой курс моей жены Нонны Матвеевны Рихтер, студентки Ростовского мединститута. Я прошел к ректору, и тот без лишних слов и вопросов наложил резолюцию “Не возражаю”. Это было главное.
Вечером я зашел к своим хозяйкам. Вначале была небольшая заминка. Но, что это были за люди, я рассказывал выше. И они, конечно, согласились. Тем более что, как и в случае с Сашей Фуксманом, я сказал, что за комнату буду платить в полтора раза больше. Все. Осталось дело за “малым” — за согласием главного действующего лица моей авантюры.
И я написал моей возможной невесте письмо с предложением выйти за меня замуж. К своему стыду, я не запомнил слова и выражения в этом письме. (Недавно я спросил Нонну, не сохранила ли она письмо. Она мне сказала, что долгие годы это письмо хранилось, но потом потерялось.) В письмо я вложил, понятно, заявление с резолюцией ректора института. Не знаю, как это назвать точнее: самоуверенностью, нахальством или наблюдательностью и пониманием женской натуры, но я почти не сомневался в том, что Нонна согласится на мое предложение. Одновременно я написал и отправил письмо очень важному действующему лицу — моей маме. Через несколько дней меня вызывают на переговорный пункт. Взволнованный голос мне говорит: “Я согласна, мы с мамой выезжаем”.
Месяц от момента подачи заявления до регистрации брака надо было ждать. Мы этот месяц прожили втроем в моей комнате — Нонна спала с мамой на кровати, а я на раскладушке. Почему-то это время не оставило в памяти почти никаких ярких следов. Единственное, что запомнилось так это то, что было нам не очень просто: все же месяц в таких условиях — это большой срок. Однако Нонна время не теряла, она оформила свое зачисление в институт, и с первого сентября приступила к занятиям.
Приближался день 14 сентября. Накануне мы с Саррой Наумовной поехали в Елисеевский магазин и купили все, что нам было нужно. Приглашенных у нас было немного, в том числе потому, что еще не закончился отпускной период. Поэтому все покупки, включая напитки, мы довезли до дома, пользуясь городским транспортом, на руках. Понятия дефицита тогда еще не существовало. Часов в 12 дня мы с Нонной, в сопровождении единственного свидетеля, Сени Фиранера, отправились в Смольнинский ЗАГС. Провожавшие нас до порога женщины плакали. И я чувствовал, что в этом был смысл.
Остается только вспомнить поименно гостей, состав которых отчасти оказался случайным. Из родственников была только двоюродная сестра Нонны, Лиля Музыкант, приехавшая из Москвы. Из моих друзей — Сеня Фиранер, Изя Крислав и Женя и Майя Ельяшкевичи, на свадьбе которых я был в марте того же года. Нонна пригласила одну свою студентку, имя ее я не помню. Из наших хозяев были Евгения Семеновна и гостивший в это время в Ленинграде ее брат. Да, всего одиннадцать человек, но и это количество едва разместилось в нашей маленькой комнате. Но все это было лишь стандартное оформление далеко не стандартного для меня факта: рядом со мной, и как выяснилось в дальнейшем, на всю жизнь, появилась женщина, подруга, самый близкий мне человек.
