В двух из четырех комнат квартиры, некогда полностью принадлежавшей семье Евгении Семеновне, проживали люди, имевшие между собой родственные связи. В соседней с нашей, третьей от входной двери, комнате, жил постовой милиционер Павел Александрович Леонтьев с женой Александрой Александровной и шести-семи летним сыном Левой. Павел Александрович был тихим человеком, не пившим и не курившим, всегда улыбающимся. Александра Александровна не имела никакого образования, она не умела даже подписываться, но именно она была, после Евгении Семеновны, самым близким для Нонны человеком. В последней комнате жили две родные сестры Павла, Мария и Валентина Александровны, деревенские женщины, и его племянник, потерявший родителей, десяти или одиннадцатилетний Леня. В квартире была только одна уборная, только одна газовая плита, ванна прямо на кухне и некрашеные деревянные полы. Но был абсолютный порядок, и никогда не возникали споры ни об уборке, ни об оплате услуг — главные причины раздоров в коммунальных квартирах. Вот несколько сценок из нашей жизни в то время на улице Красная Конница, дом 5, кв. 17.
Собираемся купать Мишу. Греем воду, я стою на страже с термометром. Подскакивает Александра Александровна, отталкивает меня плечом, локтем щупает воду и смело сажает ребенка в ванночку.
Сегодня дежурит по квартире Нонна и она моет полы в коридоре. “Ты не думай, что если будешь усердно поливать полы, то они станут чище. Для этого существует щетка — три и сил не жалей” — это наставление Александры Александровны.
Мы возвращаемся поздно вечером из театра. Открываем дверь в комнату. Комната освещена мягким светом ночника. Ребенок спит в оцинкованной ванночке, заменяющей кроватку. На столе горячий чайник, укрытый ватной бабой. Тихо и спокойно.
Лето 1952. Страна ждала важного политического события — девятнадцатого съезда партии, первого после далекого довоенного восемнадцатого. Будут ли какие либо изменения в стране, и в какую сторону? Большинство верило: будут, и в лучшую. Оптимизм заложен в душу русского народа. Сталин выпустил книгу “Марксизм и вопросы языкознания”, и вся страна самым серьезным образом стала ее изучать. По крайней мере, раз в неделю на всех предприятиях проходили семинары, участники которых гневно обвиняли академика Марра в непонимании основ языкознания и с энтузиазмом вскрывали тот огромный вред, который это непонимание приносит нашему обществу.
Тем не менее я принимаю важное политико-карьерное решение — вступить в члены ВКП(б), так тогда еще называлась КПСС. Несмотря на то, что в этом нет особой необходимости, я все же попробую объяснить этот поступок. Во-первых, в то время я продолжал верить в коммунистические идеалы. Кое-что на эту тему я уже говорил, когда описывал студенческие годы. Да, я видел теперь многие недостатки нашего общества более отчетливо, но хотелось надеяться, что они преодолимы. Во-вторых, большое значение имела общая обстановка. Не говоря о пожилых сотрудниках, фактически все молодые ребята, рвущиеся в науку или мечтающие о карьере, были или старались стать членами партии. И, наконец, в-третьих, еще не выветрилась навеянная романтика революции, и оставалось что-то притягательное в принадлежности к закрытому и элитному сообществу, способному — якобы — принимать самые важные решения. Это было проявление незрелости, но если и поныне я не всегда чувствую себя взрослым человеком, то тогда я был просто мальчишкой. И вот, после прохождения множества комиссий и собеседований, меня принимают кандидатом в члены партии.
Весь предшествовавший год я занимался очень интересной работой. Вместе с Григорием Львовичем мы разрабатывали, а потом отлаживали систему автоматики опытного образца “Рея”, радиолокационной системы управления торпедной стрельбой для торпедных катеров. Запомнился последний день перед сдачей опытного образца системы государственной комиссии. Нам не хватило, как обычно, одного дня для окончательной отладки системы, и мы работали круглые сутки. Наладили и сдали. Потом начались натурные испытания в Финском заливе, и это для меня было особенно интересно. Шутка ли — на сверхскоростном (для того времени) торпедном катере, в открытом море проводить опытные стрельбы по движущимся мишеням. А какие ощущения приходится испытывать, когда катер на полном ходу совершает крутой поворот! Но.
В море я вышел всего лишь пару раз. А потом Григорий Львович сделал так, что я перестал участвовать в испытаниях, которые длились достаточно долго и перешли на 1953 год. Это было сделано, безусловно, умышленно, и его расчет оказался правильным. Я был этой ситуацией недоволен и поэтому согласился на предложенный мне перевод в другую группу нашей же лаборатории. В этой группе осваивалось новое техническое направление — магнитные усилители. Мне было поручено разработать на основе магнитного усилителя типовую следящую систему для управления антенной РЛС. Срок сдачи работы — весна следующего, 1953 года.
Как обычно, весной приказом по институту был объявлен очередной набор в аспирантуру. Я не строил себе никаких иллюзий, я ни на минуту не забывал, что я — еврей, но все же решил заявить о себе. А почему бы и нет. Я уже отработал три года, выполнил несколько ответственных и сложных работ — стал старшим инженером, имею несколько печатных научных работ и одно изобретение. Формальный набор достижений был достаточным.
Я пошел к заведующей аспирантурой Татьяне Сергеевне Галибиной, с которой был знаком. Она была умной женщиной, сидела на своем месте и отлично владела правилами игры. “Вам еще рано, время еще не пришло.” Никаких обещаний, но все же время может прийти. А я всегда был оптимистом. Хотя все равно расстроился, когда через несколько дней встретил своего товарища Лешу Данилина. Он работал конструктором, никакого отношения к науке не имел и, соответственно, об аспирантуре даже не думал. Но он знал о моей мечте. Поэтому, глядя в сторону, он мне рассказал о том, как Галибина в течение часа уговаривала его подать заявление о приеме в аспирантуру. С трудом, но уговорила.
Нонна прекрасно справлялась со своими материнскими обязанностями. Сказать, что я глубоко проникся отцовскими чувствами, было бы неправдой. Да, конечно, чувства были, но как-то со стороны. Нонна не может забыть одну нашу летнюю поездку в Петергоф. Погода была отличной, такое же было настроение, ну а красота фонтанов! Мы немало походили, немного устали, и только тут я обратил внимание на то, что ребенка все время несет на руках Нонна, а я всего лишь сумку с продуктами и запасными пеленками. И во мне взыграло чувство справедливости: “Знаешь что, Нонночка, давай поменяемся барахлом.”
