— Коруша, в общем я ему объяснил, что ты есть моя жена!
Мой роман с Колечкой продолжал развиваться. Молве об этом очень помог Компанеец со своими стихами, а также то, как его проработал за это Дау. Кто знал Л., тот больше не мог сомневаться в наших интимных отношениях. Теперь, когда я готовила ужин для девиц Дау, я могла быть грустной и даже могла разрешить себе поплакать, не опасаясь, что мне грозит штраф.
— Коруша, почему ты такая грустная? У тебя слезы?
— Даунька, меня Коля обхамил.
— Как?
— Уже целую неделю мне не звонит. А вдруг он меня бросил?
— Корочка, а ты очень в него влюбилась?
— Да, очень! — рыдаю я.
И Даунька мне сочувствует. Он так и не узнал, что я рыдала от ревности. От того, что, уставясь на освещенную макушку липы, с отчаянием и тоской, в припадке безумной ревности, буду молча глотать слезы и напряженно ждать, когда вся липа погрузится в ночную мглу. Тот момент, когда липа теряет свою золотую корону и становится темным скромным силуэтом, этот момент приносит блаженное облегчение. Во мне уже не клокочет зверь ревности, заставивший залезть в стенной шкаф и извлекать письма из чужого почтового ящика, исчезло также жгучее желание превратить в месиво ту, что пришла по зову секса (ненавижу это слово, оно не имеет ничего общего с любовью!).
Далеко от Москвы, в бархатный сезон, нежась на пляже в ярких лучах нашего субтропического солнца, мне кто-нибудь из пляжных приятельниц говорит:
— Кора, академик Ландау, правда, ваш муж?
— Да, мой муж физик.
— Кора, вы меня простите, но все здесь на пляже говорят, что он вам так изменяет!
— Вот это чушь, просто сплетни из зависти. Дау обожает одну меня!
— Кора, в это мне легче поверить. Помните, когда мы с вами поселились и вышли на прогулку в Сочи, как стремительно подлетел ко мне тот паренек и выпалил: "Ваша спутница — иностранка и по-нашему ничего не понимает, а вы, я вижу, русская, так вы ей передайте: красивее девушки я отродясь не видал! И уродится же такая красота!".
Это было очень неожиданно, очень пылко и искренне сказано, соответствовало его молодости. Я быстро прошла вперед, надо было сохранить невозмутимость иностранки, не знающей русского языка. Пожалела, что Даунька не слыхал, какой комплимент преподнесла мне сама молодость.
Нет, нет, не зря я встаю по расписанию, час гимнастики, самомассаж и горячие ванны с жесткими щетками. Результат налицо. Я должна задерживать жадный к женской красоте взгляд моего Дауньки. Пусть, когда он изучает их телосложение, находит недостатки в сравнении со мной.
— Даунька, скажи, ведь твои девицы спрашивают, любишь ли ты свою жену?
— Конечно, спрашивают.
— И ты им смеешь говорить, что не любишь меня?
— Ну, нет! Я врать не могу. Я им говорю — моей жене 40 лет. Они сразу к тебе теряют интерес. Где бы я ни был, с кем бы я ни был, я всегда скучаю по тебе. Оцени этот факт, Коруша. На юге с прелестной спутницей я тайком от нее мчусь на местный почтамт в жару писать тебе любовные письма и слать телеграммы.
— Зайка, когда я получила твою телеграмму из Сухуми: "Целую самую любимую, целую самую красивую. Дау", как я была счастлива! Наверное, ты прав, так и надо строить семейную жизнь.
Такая телеграмма не допустит опуститься, разжиреть, состариться. Я, как в бою, должна быть на страже своей женственности, своей физической формы. Уж коль судьба подарила мне такого мужа, а иного мне хотеть теперь невозможно. Тогда я не знала, что луч сияния его глаз — священный огонь его творческой мысли!
Первое десятилетие после войны жизнь мчалась. Все спешили жить, наверстывали упущенное. Четыре года войны тянулись, как столетие, а послевоенные годы мелькали, как день или месяц.
— Даунька, вот этот листок, исписанный, но без цифр и формул, я нашла в передней на полу. Он тебе нужен?
— Нет, можешь выбросить. Вчера ужинал в ресторане, и доброжелатели прислали дружеский шарж, а моя спутница засунула его мне в карман.
— Дау, а мне прочитать можно?
— Читай.
— Посвящается Л.Д.Ландау.
Давно забыты электроны За этим кругленьким столом, Труды и звания забыты! Все мысли, думы лишь о том, Чтоб восхититься дивным станом, Очаровать — но чей черед? Гулять и пить по ресторанам — Наука же идет вперед.
Доброжелатели
— В ресторанах ты пьешь вино?
— Нет, все вина очень невкусны, а коньяк — это настойка на клопах. И ты отлично знаешь, алкоголиком я не стану. Девицы лакают коньяк, а я пью фруктовую воду.
— Почему же твои доброжелатели написали, что у тебя запои по ресторанам чередуются с наукой?
— Вот именно, знаешь ведь хорошо, как я люблю ресторан, или захотела оштрафоваться, так я быстренько с очередной получки высчитаю тысчонку. Коруша, без ресторана не освоишь красивую девицу.
— Ты всегда говорил, что с неосвоенными девушками любишь ходить в кино.
— Кинотеатры просто созданы, чтобы водить туда неосвоенных девиц! Там так удобно их тискать. Но некоторые девицы не хотят в кино, хотят в рестораны. Что поделаешь? Скучно смотреть, как другие ее танцуют, а я сижу и пью какой-нибудь лимонад. Я не лодырь, я привык трудиться и, как ни труден для меня ресторан, я эту трудность преодолеваю ради прекрасного пола.
— Коруша, мне надо с тобой проконсультировать ся. У меня была одна девушка-рижанка. Она актриса. Около года с небольшим она была моей возлюбленной, потом ее пришлось оставить. Уж очень активно она хотела меня женить на себе. Когда их театр был в Москве на гастролях, она мне стала угрожать по телефону, что повесится. Я послал Женьку в два часа ночи к ней в гостиницу. Он это дело уладил. Женька ей объяснил, что я с ней встречаться больше не могу. Это было несколько лет тому назад. Сейчас я узнал, что у нее после меня был очень неудачный роман, в результате она родила ребенка, а субъект сбежал, не женившись. Она вернулась на сцену, и живется ей сейчас нелегко. Как ты думаешь, если я ей пошлю пять тысяч — этого достаточно?
— Нет, Дауля, она актриса, ей нужны туалеты, у нее ребенок. Пошли ей тысяч десять, тем более, свою угрозу она не осуществила — не повесилась.
— Ты думаешь, ей так много надо?
— Ну конечно. Ребенок без отца.
Я была великодушна к брошенной любовнице. Тем меньше достанется его теперешним девушкам.
Как-то к обеду Дау привел гостя: "Коруша, знакомься, это мой школьный преподаватель по математике".
— Лев Давидович, я на старости лет решил вас разыскать, чтобы сказать: за всю свою преподаватель скую жизнь у меня был только один ученик, которого я очень боялся. Он был тогда очень мал ростом, очень худенький, с огромными сверкающими глаза ми. Обыкновенные школьные задачи по математике он всегда решал правильно, моментально, но каким-то необыкновенным путем. Я никогда не мог понять способы его решения задач. Лев Давидович, я всегда со смутным страхом шел в класс на урок, я избегал вызывать вас к доске: вы, не ведая того, могли поставить меня в тупик перед классом. Я знал, что столкнулся с огромным врожденным математическим талантом. Но это не оправдание для преподавателя, я очень боялся ваших вопросов. Но вы мне их никогда не задавали. Мне сейчас не стыдно спросить: ведь я только скромный преподаватель, а вы прославленный академик. Почему вы никогда не задавали мне вопросов? Вы тогда, в том возрасте, понимали, что я вам не смогу ответить?
