class="empty-line"/>
(Неожиданно последние строки Виктор повторяет импровизированной песней. Поёт звонко, протяжно, со страстью):
У-ве-ди меня в да-а-аль
Упа-и-тель-но неж-ных
Стр-ра-да-ний
И в дали-и той мечта-анной
Ты меня а-за-ри,
Аб-на-ви.
Возгласы: «браво, Витька!», «Молодец» и т.п.
Чалов (вполне искренно): – Это не стихи, это песня моей истосковавшейся души и ты, Роберт (обращается к одному из друзей, вероятно, более всех склонному к музыке), должен переложить их на язык Орфея.
Роберт (настраивая гитару): – А не исполнить ли нам, Витя, «Прости, прости…»?
Чалов:- Полагаю, что можно. (Обращаясь в зал): – Внимание, друзья мои! Начинаем
по просьбе трудящихся речетатив раскаяния. Для несведущих напомню: петь всем только две последние строки каждого четверостишия. А чтобы упредить отвлекающие во время исполнения потягивания к рюмкам, объявляю тост: за самых любимых (все встают и, не чокаясь, выпивают).
Чалов: – Итак, «Прости, прости…». (Читает стихи сначала с трепетом, потом всё более распаляясь. Роберт ловко подыгрывает на гитаре):
«Прости, прости»,-
Шепчу с годами чаще я,
Вынашивая боль
Раскаянья в груди,
Слова любви,
Тебе принадлежащие,
Я так легко
Раздаривал другим.
Все:
Сла-ва люб-ви-и
Тебе-е при-над-ле-жащие-е
Я та-ак легко-о
Разда-а-ривал дру-у-гим.
(Кто-то, чрезмерно стараясь, под влиянием выпитого вина берёт высоко)
Чалов (усиливая интонации):
Не ты ль во мне -
То беспокойство совести,
Та коловерть души
И сердца пылкий стук,
Не ты ль одна
И в радости, и в горести
Мой самый верный,
Искренний мой друг.
Все:
Не ты ль адн-а и в ра-а-дасти
И в го-о-рести
Мо-ой са-а-мый ве-рный
И-искренний мо-ой друг.
Виктор (с трагической интонацией):
А годы бьют
Сквозь зори и ненастья,
Уж слышен впереди
Заката медный звон…
«Прости, прости»,-
Шепчу тебе всё чаще я,
«Прости, прости»,-
Без твоего участия
Я птица(!) в небесах
С прострелянным крылом.
Все:
Пра-а-сти, пра-а-сти
Без тва-а-его уча-сти-я
Я пти-ца в не-бе-са-ах
С пра-стре-е-ляным кры-лом.
(Тот же пьяный тенор тянет не в унисон высоко. Виктора это выводит из себя).
– Эй, ты,– вспыхивает он,– шилом бритый, или кто ты там! Как поёшь?! Ведомо ли тебе, что именно ты своим петушинным фальцетом осквернил всю глубину раскаяния моей мятежной души?! («Фальцет» вскакивает, как ошпаренный. Назревает скандал. « Я сразу заметил, что ты тут всеми пытаешься повелевать, мерзавец и вандал!– кричит он. Друзья удерживают «фальцета», готового броситься в драку, и, успокаивая, выводят под руки возмущённого Виктора. Чалов ворчит: «Как вы не поймёте, что эта корявая тёрка своим железо-бетонным фальцетом убила глубину раскаяния всех заблудших, всех погрязших в излишествах любви котов».
… У выхода стоит Наталья Измайловна. Оказывается, всё, что происходило в кафе, она наблюдала через окно.
Чалов (остолбенев): – Наталья?..
Н.И.:- Здравствуй, Чалов.
Чалов: - Друзья мои, оставьте меня с этой достойной уважения женщиной.
6. Исповедь
В комнате общежитского типа, где проживает Виктор Чалов, они проговорили почти всю ночь. Чалов отрезвел, он сейчас в порыве откровения. Много курит, нервно ходит по комнате.
Чалов:- Мне надо было покончить со всем этим разом. Постоянное сознание того, что я занимаюсь не тем чем надо, изнурило меня в конец. Я чувствовал, что и семью извёл бесконечными придирками. Причиной же всему была неудовлетворённость самим собой. Не так жил и не там, как мне казалось, работал. Однажды, переходя железно-дорожные пути, вспомнил случай, когда при переключении стрелки прохожему зажало ногу и он стал жертвой наезда поезда. Я вдруг подумал, что в общем-то было бы не плохо подобным образом посчитаться с жизнью. По крайней мере, никто не подумал бы о самоуничтожении. Словом, я стал мечтать о катастрофе, в которой можно оказаться невинной жертвой. Ты, конечно, понимаешь, почему я не пошёл по пути обычных самоубийц. Омрачить близких людей собственной беспомощностью перед жизнью, думалось мне,– в высшей степени негуманно.
Н.И.:- Но ведь ты был неплохим инженером, Виктор? Разве этого мало?
Чалов:- Правильно, был инженером! Но каким?– Бескрылым! Всю жизнь мне хотелось писать! И всю жизнь я только и знал, что собирался это делать, пока, наконец, не понял, что ещё немного и finita la commedia, – конец мечте, а значит, и конец Виктору Чалову. Ничто: ни тёплый житейский очаг и бесконечные путешествия, ни беспробудное пьянство и беспредельные увлечения любовью, равно как и не одухотворённый труд – не заменят человеку его главного назначения – творить. (С пафосом) Ибо творчество, уважаемая Наталья Измайловна, это и есть то, для чего создан человек – homo sapiens.
«Я есть я!»– говорит человек– творец, утверждая свой гений, то есть то самое красивое и самое ценное, что заложено в нём самой природой. Всё остальное лишь уход от жизни…
(Постепенно успокаивается. Затем вспоминает стихи. Читает, словно размышляет).
Года – они песчинки бытия -
Увы – их нам отпущена щепотка.
Ты только осознал, что путь короткий,
А сам уже полжизни растерял…
А если б не щепотку, а бархан
Тебе судьба отмерила песчинок,
Уверен ты, что жизнь бы получилась
И ты по ней бездумно не порхал?..
Молчишь…
– Так вот, Наталья Измайловна, я осознал, что полжизни потеряно, но, увы, ничего путного не сделано.
Н.И.:– Загибаешь, Чалов, что ничего не сделано. Благодаря твоим наблюдениям за редкими элементами в подземных водах, мы заварили таку-ую(!) кашу…
Чалов:– Вот именно, вы заварили, а опять же не я. Потому что для вас, Наталья Измайловна, это главное. Это, если хотите, ваше(!) горение.
Н.И.:- Ну знаешь ли… Уж не хочешь ли ты сказать, что извлечение редких элементов из воды для тебя ничего не значит? Для страны, стало быть, для общества – это большое дело, а для него, видите ли, ничего не значит.
Чалов:- Вы не так меня поняли. Для меня, конечно, приятно, что так дело оборачивается. Но ведь это просто результат моего всего лишь добросовестного отношения к некогда возложенным на меня обязанностям. Не больше. Это мог сделать любой. И я – здесь чистая случайность.
Н.И.:- И всегда-то ты, Чалов, норовишь быть оригинальным. Разве может добросовестное отношение к труду быть случайностью?
Чалов (раздражаясь): – Да пойми ты меня правильно. Одно дело добросовестно исполнять чью-то идею и совсем другое – свою. Разумеется, если она есть. Я творить хочу! Мне писать должно о таких вот людях, как ты, потому что чувствую к этому призвание. Вижу в этом своё назначение. Писать, пока не поздно!
Н.И.:- Извини, Виктор. Но мне тогда, после твоего неожиданного отъезда, показалось, что ты просто предал идею.
Чалов: - Это потому, что
