— Эх, хлопцы, ему бы еще ремень да подсумок с патронами! — воскликнул Савик Левон.
Через несколько дней из сухого березового бревна, пользуясь рубанком, стамеской и старым напильником, я сделал такой приклад к своему карабину, что отличался он от других прикладов только цветом. Теперь я стал полноправным вооруженным партизаном, хотя в магазине моего карабина было только пять патронов, подаренных по одному каждым из разведчиков. Однажды командир отряда Агапоненко меня предупредил:
— Сегодня вечером, Володя, поедешь с нами в разведку.
— Есть, товарищ командир, — ответил я.
Вечером мы отправились. В лагере остались только Савик Левон, который что-то заболел, и с ним один из разведчиков. Шура Пляц на этот раз поехала тоже с нами. Она сидела в саночках вместе со своим мужем, Николаем Агапоненко.
Савик Левон был дядей Шуры Пляц. Это был высокий, худощавый и подтянутый разведчик. Одевался он всегда щеголевато, носил танкистскую черную кожаную куртку и брюки-галифе. Его куртка была обтянута ремнями портупеи. Носил он хромовые сапоги с кавалерийскими шпорами на них. Его худощавое лицо с черной шевелюрой волос на голове и какая-то безучастная физиономия на лице придавали ему вид строгого командира. Он был неразговорчив, почти молчун. А если когда и говорил, то голос его был тихий и слова произносились невнятно. Был он отличным кавалеристом. В разведку всегда выезжал на своем коне, восседая на нем в хорошем кавалерийском седле. Перед выездом из лагеря командир отряда предупредил нас:
— Мы сегодня, хлопцы, едем в Серковицы, где нам нужно будет узнать о Кузенном и заготовить продукты питания.
Я попал в сани к братьям Короткевичам, с нами также ехал бывший полицай Багадяш. Было уже темно, когда мы выехали из лагеря. Наша дорога шла только по известным для разведчиков местам. Я совсем не знал этой местности и плохо понимал, куда мы едем, что это за Серковицы, кто этот Кузенный. Я только видел, как впереди нас в темноте ночи мелькали саночки, в которых ехал Агапоненко с Шурой, а сзади нас пофыркивала лошадь, запряженная в сани, где сидели Голиков Александр, Журавский Иван и другие товарищи. Партизанская дорога шла то по окраине леса, то по лесу. Ехали мы уже больше часа, когда наконец впереди нас, при выезде из леса, показались среди белого снега темные силуэты каких-то строений. Это и были Серковицы. Не въезжая в деревню, разведчики послали двоих своих товарищей узнать, нет ли в деревне немцев или полицаев, так как совсем близко, километрах в пяти от этой деревни, находился Соколинский полицейский участок, с полицаями которого недели две назад вели бой партизаны отряда Деева. Они могли сделать в деревне засаду против партизан. Через некоторое время наши товарищи вернулись и доложили:
— В деревне все тихо. Можно ехать.
Агапоненко с Шурой сразу же поехали к дому Кузенного, а остальные разведчики, разделившись по двое, пошли по домам деревни на заготовку продовольствия. Мне досталось идти с Багадяшем, который показал мне на один из домов, ничем особенно не отличающийся от других, и сказал:
— Вот это дом одного из соколинских полицаев. Он не пошел с нами к партизанам, а остался служить в полиции. Зайдем сюда.
На наш стук в дверь вышла старая женщина с коптилкой в руках. Увидев ее у входа, Багадяш закричал:
— Что, старая, перепугалась? Кого боишься, полицаев или партизан? — Не получив от перепуганной женщины никакого ответа, Багадяш потребовал от нее: — Давай нам, старая, сала, яичек, сметану, хлеба и самогонки.
— Да нет у. меня ничего этого, братулечки.
— Как это нет? Сама-то чего ешь?
— Чего, чего? Супени и бульбочку.
— Тогда давай крупу. Может быть, овес есть?
— Нет у меня ничего, — продолжала упрямо твердить эта женщина.
— Ну вот что, нам с тобой разговаривать нет времени. Мы сейчас сами проверим, что у тебя есть! — И Багадяш пошел за занавеску на кухню этого дома, шаря там, в потемках, по полкам и кухонному столу.
Пока он производил такой обыск, я стоял в стороне, и мне было как-то не по себе. Я совсем не думал раньше, что партизаны так грубо обходятся со своим народом, насильно отбирая у них последнее. Я уже было хотел сказать Багадяшу, что мы тут ничего не найдем и пойдем из этого дома. Но Багадяш настойчиво продолжал обыск.
— Давай, бабка, открывай свой амбарчик. Посмотрим, что у тебя там есть, — потребовал Багадяш.
Эта женщина трясущимися руками отперла нам замок, висящий на двери небольшого амбарчика, который находился во дворе этого дома. Осветив коптилкой внутреннее помещение амбарчика, мы обнаружили в нем стоящие в углу мешки, заполненные каким-то зерном. В одном из них был овес, а в другом ячмень.
— Ты, бабка, для кого хранила этот овес? — строго спросил Багадяш. — Для полицая своего? У тебя же нет лошади.
Вверху, на полках амбарчика, стояло лукошко с яичками, несколько крынок со сметаной, и две буханки круглого деревенского хлеба.
— Что же ты нам врала, старая? И яички, и хлеб у тебя есть, а нам, партизанам, не хотела дать. Что молчишь?
Кроме этого, по всей противоположной стороне амбарчика стоял длинный ларь, накрытый двумя крышками. Открыв крышку правой половины ларя, Багадяш обнаружил, что он почти до половины был заполнен большими кусками соленого свиного сала. Там же было несколько бутылок самогона.
— Для кого, старая, готовила самогон? Для сынка с его дружками?
Старуха молчала и только моргала глазами, выдавая свое замешательство. Открыв крышку левой стороны ларя, Багадяш нашел там разную мужскую одежду и в том числе немецкий новый френч и почти новые кожаные армейские сапоги. Подняв из ларя эти сапоги, Багадяш спросил ее:
— Это сапоги сына твоего, полицая?
Хозяйка дома продолжала молчать. А потом, как будто спохватившись, упала на колени и запричитала:
— Берите все, только не убивайте меня, прошу вас!
— Не нужна ты нам, старая, а вот если сынка твоего встретим, то уж не простим. Володя, — обратился он ко мне, — посмотри эти сапоги, тебе не малы будут? А, все равно, бери их, чтобы полицаям не достались.
После этого обыска, когда были обнаружены у матери полицая спрятанные нужные нам продукты питания, обувь и фуражный овес, мое мнение о грубом поведении Багадяша изменилось. Эта женщина с самого начала нашего прихода к ней не хотела нам даже хлеба дать, а у самой полный амбарчик зерна и других продуктов питания. Как же она ненавидит нас, партизан, подумал я.
Забрав у матери полицая продукты питания, овес для лошадей и сапоги, мы это все погрузили в наши сани. У других разведчиков заготовка была намного скромнее, так как они получали все от тех жителей деревни, которые сами, добровольно, кто чем мог, снабдили нас в дорогу. Когда все было погружено в сани, Багадяш спросил:
