Ознакомительная версия.
Я попрощался и ушел. Оборвалась еще одна ниточка, связывавшая меня с «профессиональной литературой».
29.1
Некие тайные могущественные силы, властвующие над моей жизнью, следят за каждым моим шагом. Едва появляется у меня надежда – нажимается какая-то кнопка, и надежды как не бывало.
Идет некий жестокий эксперимент. Меня проверяют на выносливость – долго ли я смогу существовать в безнадежном состоянии. Я вроде котла, в котором нагнетается пар. Давление все время растет. Требуется выяснить, при каком давлении котел взорвется. Быть может, в последний момент откроют клапан и пар со свистом вырвется наружу. А может быть, и не откроют.
3.2
Спор о Боге.
– Бог не открывается мне, – сказал С. – Может быть, он есть, но я его не ощущаю. А раз не ощущаю, значит, для меня его нет. Люди живут, потому что не знают, как там, за гробом. Все ведь может быть. Если со смертью все кончается, это еще полбеды. А что, если там-то и начинается самое страшное?
Я сказал, что ужасы нашего века как бы отвлекли людей от их извечного, главного ужаса – от мысли о неминуемой, непременной смерти каждого. И потому эти ужасы, быть может, даны были людям во спасение.
– А ваши стихи, между прочим, богоборческие! – сказал С. – Вы, как Иван Карамазов, не можете простить Богу страданий младенцев!
– Да, не могу, – согласился я.
12.2
Суд над литераторами продолжается.
Синявский сказал, что он любит Россию, – публика захохотала. Ах, какая смешливая у нас публика!
В трамвае в уголке стояла парочка. Парень льнул к девушке, норовил тихонько поцеловать в шею, в висок, в щеку. Девушка слегка отстранялась, но ей было приятно, ей было хорошо с этим парнем.
Весна близко.
Причины моих томлений.
Раньше.
Ничего не сделано. Годы идут. И что должен я совершить?
Теперь.
Кое-что сделано. Но то ли это? Поиски доказательств, что это то.
14.2
Со смертью отца во мне что-то оборвалось – какая-то тоненькая, но ужасно нужная ниточка, на которой держалось нечто важное.
Быть может, это была последняя подсознательная надежда на конечную справедливость жизни, надежда, которую я старался не замечать в себе, но которая, однако, теплилась.
Раньше смерть была чужой и далекой. А тут она вдруг стала совсем домашней, этакой родственницей, вроде тетки, которую не любишь, но которую приходится все же чмокать в щеку, когда она приходит в гости.
15.2
Ночь. Рядом в кресле спит Филимоныч. В своей комнате спит мама. А дальше – в городе и еще дальше – в прочих городах и селениях спит великий русский народ. Никто не мешает моему счастью, счастью бодрствовать, когда все спят без задних ног.
До сих пор я не знал, как спасительна, как отрадна бывает ночь без сна.
17.2
Рассказец Солженицына «Захар Калита». Этакое славянофильство кокетливое: «Руки-ноги у него здоровы удались, а еще рубаха была привольно расстегнута…»
А так рассказец ничего себе, правильный вполне. Памятники истории нашей беречь надобно. А народ темен, и нет для него ничего святого.
22.2
В некоем доме собралось респектабельное общество. Всем тревожно. Все чего-то ждут.
Среди гостей – женщина в черном платье. Ей лет тридцать пять. У нее тонкое благородное лицо и скорбный взгляд.
Начинаются танцы. Женщина в черном приглашает меня на вальс. Я неважно танцую вальс, но стараюсь изо всех сил.
Потом гости начинают расходиться. Все уходят тихо и даже не прощаясь. У всех совершенно обреченный вид.
– Проводите меня, – говорит мне черная женщина.
Мы выходим из дому на широкую пустынную площадь и сворачиваем на узкую, незнакомого вида улицу. Дома здесь одноэтажные, с палисадниками, тротуар деревянный, дощатый.
– Подождите! – говорит женщина, останавливаясь, и жадно, с каким-то отчаяньем целует меня в губы.
Мы идет дальше. Смеркается. Никто не попадается нам навстречу. В домах не светится ни одно окно. Улица мертва.
– Кто вы? – спрашиваю я свою спутницу. Она молчит.
– Скажите же, ради бога, кто вы? Кто ваш муж? – умоляю я. Почему-то я уверен, что ее муж – очень значительная личность. Но женщина в черном упорно молчит.
Мы идем по деревянным мосткам. Кругом полнейшая тишина. Уже совсем стемнело.
– Вы знаете, – говорит вдруг женщина, – мой муж убил Хемингуэя. Мне не хочется верить, но это так.
И все исчезает.
Я лежу в постели в своей комнате. На потолке светлые полосы (свет фонаря на улице пробивается сквозь шторы). Я лежу и кончиком языка облизываю губы – на них еще остался вкус ее губной помады.
Кто она? Нам суждено было встретиться один раз, да и то во сне. Я проснулся, а она осталась там одна, на этой темной глухой улице неведомого города. Я так и не узнал, кто ее муж, так и не узнал, кто убил Хемингуэя.
23.2
Иногда мне кажется, что мои стихи и впрямь есть некая высшая реальность, недоступная непосвященным, но существующая.
Года два тому назад написал я о смерти, которую встретил в гостях и которая спутала меня с кем-то другим, отчего тот другой человек помер, а я остался жив.
Майке в больнице одна женщина рассказала, что видела свою смерть. Однажды ночью она проснулась от какого-то прикосновения к своим волосам – перед ней стояла самая настоящая смерть, худющая, серая, в каких-то лохмотьях и с косой. Женщина вскрикнула, и смерть исчезла. А через пять минут в соседней палате умер мужчина, умер неожиданно – все думали, что он выздоровеет. Смерть испугалась крика женщины, а потом разозлилась и в отместку убила этого мужчину. А может быть, мужчина и должен был умереть – смерть приходила за двоими сразу. Но с женщиной номер у нее не вышел.
В «Жар-птице» у меня тоже смерть во плоти. Впрочем, там, может быть, и не сама смерть, самой ей было везде не управиться. Она за приличную плату (за буханку хлеба) наняла дворничиху, и та делала то, что положено.
6.3
Умерла Анна Ахматова.
Это случилось в доме отдыха под Москвой. Похороны 10– го. Ходят слухи, что ее будут отпевать в Никольском соборе.
8.3
В «Известиях» на последней странице в подвале небольшой некролог Твардовского. В «Литературке» – полоса.
Все пишут о «трудной, но завидной участи» и о «пушкинских традициях». Паустовский написал: «Я счастлив, что жил в одно время с ней».
9.3
Вечером позвонила Н. и сказала, что гроб с телом поставили в Никольском соборе.
Войдя в собор, я огляделся. Ничто не говорило о том, что здесь находится прах великой русской поэтессы.
Свернул налево. Я протиснулся внутрь и увидел гроб, обставленный с боков еловыми венками. Бородатые юноши, взявшись за руки, сдерживали публику, но толпа не очень напирала. Люди медленно двигались по кругу, задние привставали на цыпочки, чтобы лучше видеть.
Ознакомительная версия.
