Ознакомительная версия.
16.3
Выставка Серебряковой в Русском. Вроде бы иллюстрации к мемуарам Цветаевой.
Женщины с тонкими, продолговатыми, одухотворенными лицами. Овальные подбородки. Нежные розовые губы. Глаза как спелые вишни после дождя. Ниспадающие пряди длинных прямых волос. Белые алебастровые локти.
Вокруг этих женщин чистый, прозрачный утренний воздух. За их спинами в открытых окнах – светлые дали с полями и деревьями. Перед ними флаконы с духами, черепаховые гребни, какие-то трогательные женские безделушки, цветы в вазах…
Жизнь вечна, прекрасна, непобедима…
Бедная русская интеллигенция.
Нестеров – великий пейзажист.
Тоненькие эти березки, маленькие сосенки и осинки, на которых каждая иголочка, каждый листик виден, всю эту беспомощность и застенчивость детей-деревьев, все это тихое умиление растений перед солнцем, перед жизнью никто так по-русски не понял, как он.
Есть здесь что-то от Достоевского. Все детское, беззащитное и наивное – символ изначальной святости жизни, безгрешности ее. Это добро «без кулаков», но добро могучее.
17.3
Лицо нестеровского Сергия стоит перед глазами.
Приступ отчаянной нежности к России.
Место дуэли Пушкина. Обелиск из розового гранита среди прозрачных зимних деревьев. Рядом железная дорога. Чуть подальше – новый жилой район, девятиэтажные башенные дома. Над ними торчит шпиль телевизионной мачты.
Трудно представить, что когда-то это было укромное безлюдное место, где можно было спокойно стреляться в свое удовольствие.
22.3
Комендант Освенцима Рудольф Гесс был повешен в Освенциме.
Он учил своих детей честности и трудолюбию. Он любил свою семью, любил животных. В глубине души он сомневался: разве есть необходимость в уничтожении сотен тысяч женщин и детей?
И все спрашивают: откуда это взялось? Как могло это случиться? Как могли мы это допустить? Где мы были тогда?
Где я был тогда? Что делал?
Я был мальчишкой и занимался своими мальчишечьими делами.
Но в 49-м и в 53-м я уже не был мальчишкой. Когда началось «Дело врачей», у меня не было сомнений – да, враги, да, замышляли, да, готовы были на все. Когда умер Сталин, я плакал. Да, плакал.
23.3
Учредили государственные премии РСФСР за шедевры в области литературы и искусства.
«К рассмотрению принимаются произведения… содействующие коммунистическому воспитанию трудящихся, отвечающие принципам социалистического реализма».
Напечатали мой автореферат. Пришел за ним в редакцию – не дают. Главлит, говорят, должен разрешить выпуск в свет.
Взял три книжечки, пришел в Дом книги, поднялся на третий этаж. Нигде нет надписи «Главлит», зато на каждой двери табличка: «Посторонним вход строго запрещен».
В одной из комнат за стеклянной перегородкой сидят женщина и мужчина. Женщина так себе, а мужчина красивый, холеный, бородатый. К ним-то мне и надо. Но они заняты, они разговаривают со стариком. Старик кричит:
– Формалисты! Бездушные формалисты! Меня, старого человека, заставляете по десять раз бегать туда и обратно!
А они ему отвечают (и как отвечают! С какими царственными интонациями!):
– Все равно вы будете делать то, что мы потребуем! Мы не шутим! Если мы требуем, значит, так надо! И вы нам свои законы не устанавливайте! Ясно? Вот так!
Старик умолкает, вытирает плешь платком и уходит.
Две книжицы у меня забирают, а третью возвращают, поставив на обложке печать с номером.
Возвращаюсь в типографию, и мне вручают 125 экземпляров моего творения. Тираж – 175, но 50 экземпляров типография сама рассылает в разные инстанции – в Книжную палату, в Обком, в Комитет по печати, и еще в какой-то комитет, и еще в какой-то, и еще…
Десятки номенклатурных граждан прочтут по обязанности мой опус, внесут его в картотеки, в каталоги, поставив на нем сложные шифры и номера. А спустя несколько лет эти же или другие граждане по обязанности же перечитают его и поставят штамп «проверено». Спустя же еще несколько лет опять перечитают и опять поставят штамп «проверено».
И много лет мой автореферат будет жить своей собственной жизнью, без меня – я ничем уже не смогу ему помочь.
1.4
В речи на съезде партии писатель Шолохов выразил сожаление, что писателей Даниэля и Синявского судили по закону, а не попросту «руководствуясь революционным правосознанием». «Гуманизм – это отнюдь не слюнтяйство», – сказал он.
9.4
В этом году все христиане празднуют Пасху в одно время.
Был ли Христос еще жив, когда солдат проткнул его копьем?
Народ кричал: «Варавву! Варавву!»
Народ, как всегда, был непрозорлив. Впрочем, кричали подкупленные первосвященниками. Кричали громко. И народу казалось, что это кричит он сам.
27.4
Сегодня я защитил свою диссертацию.
Народу было много. Сзади стояли и сидели на столах. Выступление мое, против ожидания, оказалось сносным. Оппоненты как-то скромно, будто бы с сожалением, прочли свои не слишком восторженные отзывы. Я столь же скромно ответил на их замечания. Из 14 бюллетеней 13 были «за» и один – недействителен.
Потом были поздравления, объятия, цветы. Студенты первого курса подарили мне книгу. Очень был тронут.
1.5
Сижу у телевизора. Показывают военный парад на Красной площади. Ракеты, ракеты, ракеты… Генералы в чешуе орденов и снова – ракеты, ракеты, ракеты… С каждым годом они становятся все толще, все длиннее, все ужаснее.
На каждого смертного из живущих на этой планете уже припасено 80 тонн тринитротолуола. Но этого мало. Надо, чтобы на каждого было по одной ракете. А лучше, если по две. Тогда уже нечего будет бояться.
Пошел в магазин. У прилавка винного отдела кто-то жалкий, дурно одетый, униженно просит продавщицу продать ему «маленькую».
– Никаких маленьких! – говорит продавщица строгим голосом. – Сказано же: до двух часов водку не продаем! Такое постановление. Пока не кончится демонстрация, никакой водки тебе не будет! Потерпи!
Человечек заискивающе улыбается, хихикает, но от прилавка не отходит.
– Иди, иди! – говорит продавщица. – Не мешай работать! Сказано тебе – такое постановление!
Сюжет.
В старой заброшенной церкви скульптор лепит гигантскую статую. Статуя так велика, что ее голова упирается в купол, а протянутая рука внутри не помещается и торчит из окна. Люди смотрят на церковь с торчащей рукой и удивляются. Старушки крестятся.
Наконец статуя готова. Чтобы ее освободить, церковь начинают разбирать. Статуя вылупляется из церкви, как цыпленок из яйца. Старушки крестятся.
Церковь исчезла. Вместо нее стоит статуя, возникшая в ее чреве. Старушки приходят к ней молиться.
Ознакомительная версия.
