Ознакомительная версия.
Через минуту я очутился у изголовья покойницы.
Живой я ее никогда не видел. Но я ощущал ее присутствие в этом городе, в этом мире. И вот она лежит передо мной мертвая и доступная, очень непохожая на себя, на свои портреты и фотографии. Я нагибаюсь и целую ее в холодный каменный висок.
Гроб закрыли. «Она должна отдохнуть, завтра у нее трудный день», – сказала служительница собора, поправляя венки.
Народ разошелся. Осталось несколько человек.
У входа в собор кто-то уговаривал другую служительницу не закрывать на ночь дверь, потому что должен прийти скульптор, чтобы снять посмертную маску.
– Не могу! Ничего не знаю! Не имею права! – твердила женщина.
– Это ваш долг! – говорили ей. – Ваш святой долг!
Кто-то рассказывал, что было в Москве.
Анна Андреевна гостила в столице, когда у нее случился сердечный приступ. Она долго лежала в больнице (в палате на четырех человек) и стала выздоравливать. Потом она жила в доме отдыха в Домодедове. Здесь от второго приступа она и умерла. Три дня ее тело пролежало в морге больницы Склифосовского, никого к нему не подпускали. Какие-то студенты собирались каждый день под окнами морга, но двери открыли лишь за три часа до отлета самолета. Во дворе больницы устроили небольшую гражданскую панихиду. Выступали Тарковский, Лев Озеров и еще кто-то. Из знаменитостей были Евтушенко и Вознесенский. «Классики» не явились.
10.3
Пришел в собор около полудня. Народу было уже много. У гроба в центре зала люди стояли плотно и неподвижно. По краям же все время происходило какое-то движение: кто-то пробирался вперед, надеясь найти место поудобнее, кто-то возвращался, убедившись, что все лучшие места уже заняты.
Еще шла обедня. Пел хор. Я стоял у стены рядом с В. – он прилетел из Москвы специально на панихиду. Взгляд выхватывал отдельные куски картины: ярко-красные красивые губы женщины, черный старушечий платок, рыжую бороду парня – поэта, где-то когда-то виденного, позолоченный завиток на окладе иконы, серебряную лампаду на толстой цепи, светлый прямоугольник двери, в котором медленно падал крупный снег…
Обедня кончилась. Зажглись люстры. Началась панихида.
Голос священника был приятен, интеллигентен. Голоса дьячков были гнусавы.
– …Новопреставленной рабы божией А-а-нны-ы!
Народ прибывал. В толпе возникали волны и водовороты. Было душно. Сладко и дурно пахло ладаном.
– …В царстве праведных да утвердит ее Господь и да воздаст ей вечное успокое-е-е-ние!
Панихида кончилась. Началось прощание.
Я пробрался вперед и увидел голову покойницы с бумажным венчиком на лбу. Рядом с ней возникали и исчезали лица прощавшихся. Некоторые глядели внимательно, как бы стараясь запомнить черты усопшей, иные же как-то смущенно скользили глазами по ее лицу и тотчас отводили их вбок. Кое-кто наклонялся и целовал покойницу в лоб.
У гроба лицом ко мне стояла Аня, заплаканная, измученная, в темном, сбившемся на затылок платке. С другой стороны стояли Лев Гумилев, его жена и еще какие-то люди.
Началась давка. Задние напирали на передних. Кто-то кричал:
– Тише, товарищи! Не напирайте! Все успеете! Назад! Два шага назад! Не напирайте, будьте сознательными!
Над толпой появилась крышка гроба. Со всех сторон закричали:
– Не закрывайте! Дайте проститься! Не смейте закрывать!
Кто-то уговаривал:
– Товарищи! Прощание с покойной будет в Доме писателей, поезжайте туда! Там будет гражданская панихида!
Из толпы раздался громкий отчетливый голос:
– Гражданская панихида здесь!
И снова была давка. Рядом со мной женщина, побледнев и закрыв глаза, прислонилась к колонне. Кого-то оттаскивали под руки в сторону.
Началась панихида над другими покойниками в боковом нефе. Снова хор и голос священника, но все это уже издали. Потом издали же стук молотка и истерический женский вопль.
Народ шел мимо гроба около часу. Говорят, что в соборе было более двух тысяч человек.
Мы с Д. выходили последними. На полу валялись пуговицы, разбитое зеркальце, ручка от женской сумки, скомканный носовой платок, раздавленные цветы.
К нам подошла пожилая, бедно одетая женщина:
– Кого же это отпевали-то? Сроду еще в церкви столько народу не видывала.
– Писательницу отпевали, – сказал Д., – знаменитую русскую поэтессу.
– А как звали-то ее?
– Анна Ахматова.
– Не слыхала такую. Неужто знаменитая? Да и верно – кабы не знаменитая, разве пришло бы народу такое множество! А она что – верующая была? Писателей-то и начальство всякое теперь в церквах не отпевают – так хоронят…
12.3
Автобусная остановка в Зеленогорске. На остановке человек десять. Все стоят тихо, ждут.
Внезапно один из стоящих мужчин бьет одну из стоящих женщин провизионной сумкой по голове. Тишина нарушается. Женщина кричит и плачет. Мужчина норовит ударить ее еще раз, но ему мешают. Нельзя, говорят ему, бить женщину!
– Я вот вам дам – нельзя! – вопит мужчина, угрожающе размахивая своей провизионной сумкой.
В этот момент пострадавшая, изловчившись, бьет мужчину кулаком по щеке. Мужчина кидается на нее, но поскальзывается и падает навзничь, смешно задрав ноги.
Дальше драка идет с переменным успехом, постепенно затихая. Становится ясно, что это муж и жена, что оба они пьяны и дерутся с удовольствием. Им уже не мешают.
Когда подходит автобус, муж заботливо натягивает на голову жены сбившийся платок, а жена нахлобучивает на лоб мужу лохматую шапку. И оба, торопясь, лезут в машину.
13.3
Высокий мрачный брандмауэр. На самом верху одно-единственное оконце. По ночам в нем горит розовый свет.
Будто огромная крепостная башня.
Средневековье. Мрак кругом. Злые глупые рыцари в нелепых латах. Инквизиция. Фанатизм. А в башне, отгородясь от мира, живет добрый мудрец.
По ночам рыцари спят, устав за день от лат и от злобы, а мудрец не спит, думает.
Может быть, он не один. Может быть, он живет в башне с красавицей дочкой, такой же доброй, как он, такой же чуждой Средневековью.
Может быть, у них еще есть кот. Да, пожалуй, без кота им не обойтись. Когда я днем прохожу мимо брандмауэра, я всегда задираю голову, стараясь разглядеть кота на окне – все коты сидят на окнах, должен и он сидеть. Но его что-то не видно.
15.3
Воспоминания Анастасии Цветаевой.
Взахлеб. Навзрыд.
Русь та, прежняя. Жизнь – та, прежняя. Интеллигенция та, прежняя – совестливые, благородные, образованные, утонченные люди – языки, литература, музыка, чувство природы, чувство отечества…
16.3
Выставка Серебряковой в Русском. Вроде бы иллюстрации к мемуарам Цветаевой.
Ознакомительная версия.
