лук и перец залили бульоном и размешали большой плоской лопаткой, а затем добавили курицу и рыбу. Все это готовилось слоями и требовало очень много времени, поэтому я пошла на пляж, чтобы немного поплавать. Забравшись в воду сначала по грудь, я стала потихоньку продвигаться вперед.
Вода была восхитительная. Эрнест подарил мне мотоциклетные очки, в которых под водой было гораздо лучше видно, чем в маске для плавания. Подобравшись к косе бледных кораллов, я увидела стайку из тысячи крошечных, похожих на пули рыбок, плывущих подо мной. Их тельца были абсолютно прозрачными, так что можно было разглядеть, из чего они состоят. А глубже медленно проплывала огромная рыба, размером больше, чем я. Меня накрыло странное чувство: скорее унижения, чем страха. Я осознала, насколько я мала и ничтожна по сравнению с этим безграничным морем, которое простирается во всех направлениях, заполняет холодные, черные расщелины в глубине подо мной, где живут неведомые существа и куда не проникает солнечный свет. Я была маленькой и незначительной, и это стало в некотором роде облегчением.
Все, что я хотела знать о будущем, — уйдет ли наконец Эрнест от жены и смогу ли я доверять нашей любви и жизни, которую мы строим, — было тайной не только для меня, но и для всего мира. Загадки были повсюду. Поражения случаются так же регулярно, как и приливы и отливы, снова и снова промывающие белый песок.
Я медленно взмахнула ластами и наполнила легкие воздухом, чтобы удержаться на поверхности. Прилив, раскачивая меня, пульсировал под грудью и бедрами. В пяти или шести футах подо мной лежал скат, ромбовидный и совершенно неподвижный, только бледный песок разлетался вокруг его тела. Прямо над ним, у самого дна, где скаты обычно добывали еду, плавали несколько дюжин маленьких помпано, серебристо-голубых, с желтыми плавниками и брюшком. Похоже, они не обращали внимания ни на меня, ни на ската. Понаблюдав за ними еще несколько минут, я решила вернуться на пляж, но вдруг увидела тень, скользящую ко мне из глубины. Меня охватила леденящая паника. Но оказалось, что это была всего лишь морская черепаха. Ее передние ласты были изогнуты, как крылья, и покрыты желто-коричневыми пятнами. Казалось, она летела, а не плыла, наблюдая за тем, как я нависаю над ней и как моя тень падает на ее широкий панцирь. Похоже, я вообще не дышала, любуясь ею, пока она не исчезла.
Когда я вернулась, на пляже уже очень вкусно пахло едой, а у Эрнеста было наготове полотенце, которое он согрел над костром.
— Видела что-нибудь интересное? — спросил он, растирая мои плечи под полотенцем, а затем протянул мне немного вина. С моих волос капала вода.
— Все было интересное, но больше всего мне понравилась морская черепаха великолепного янтарного цвета. И мне удалось подплыть к ней очень близко.
— Думаешь, эта черепаха — девочка?
— Всегда узнаю женщин, даже если они черепахи, — пошутила я. — Между нами возникло взаимопонимание. Она даже позволила мне подплыть поближе, когда я перестала суетиться и успокоилась.
— А они съедобные? — спросил Пакета. Он все еще помешивал свой шедевр деревянной лопаткой, ритмично двигая ею из стороны в сторону.
— Да, но если ты к ней прикоснешься, мне придется выстрелить тебе в ногу. Женская солидарность.
— Повремени с угрозами, — усмехнулся Эрнест. — Никто и пальцем не тронет твою черепаху.
Мы все рассмеялись, а потом я, оставив мужчин готовить и болтать, села на берегу с бокалом терпкого красного вина. Я глубоко погрузила ноги в прохладный песок и смотрела, как вода переливается через буруны, напоминающие жемчужно-голубой шов, который разрывался и сшивался снова и снова.
Мир постоянно менялся, и часто эти изменения бывали значительны. В Европе нацисты подписали Стальной пакт с Италией, связав Берлин и Рим. Гитлера и Муссолини союзом, который мог означать еще больше бессмысленных смертей. Гроза уже не за горами, и она придает особую остроту таким моментам, как этот, — накатывающему прибою и смеху, вину и загорающимся звездам.
Рай всегда хрупок, такова его природа. Но, возможно, мы еще успеем им насладиться? Я обернулась и увидела Эрнеста. Он стоял возле костра, спиной ко мне, пламя поднималось, опускалось и закручивалось, почти касаясь его, когда он энергично размахивал руками, что-то рассказывая.
Наступил сороковой день рождения Эрнеста, и к празднику пришло длинное письмо от Паулины, в котором говорилось, что в мире нет никого похожего на него и что она знает, что он делает все на благо его семьи. Письмо было подписано с выражением любви и пожеланием удачи. Мы просидели четверть часа в нашей длинной гостиной, пока Эрнест читал мне его вслух, а потом снова и снова про себя. Я не знала, почему он решил поделиться этим со мной, ведь он обычно не распространялся о своей семейной жизни. У меня никак не получалось придумать или даже подумать, что сказать. Либо решимость Паулины спасти брак была такой же крепкой и непробиваемой, как кольчуга, либо же он втайне от меня успокаивал ее. Любой из вариантов заставлял меня чувствовать злость, печаль и беспомощность.
Мы договорились, что будем прятаться от мира в «Финке». Паулина никогда не навещала здесь Эрнеста: он давно дал понять, что на Кубе у него личное убежище. Но она напоминала о себе в письмах, телеграммах и телефонных звонках, рассказывая новости о мальчиках. Ее присутствие было даже в счетах, которые она пересылала из Ки-Уэста в Гавану, и в банковских чеках, которые гордо возвращала обратно. Эрнест редко упоминал ее имя, но я всегда знала, когда Паулина наносила ему удар и причиняла боль. Это читалось в его настроении в конце дня, после нескольких бокалов спиртного, или в том, с какой силой он отправлял теннисный мячик через коралловый риф. Эти удары предназначались не мне. Это была не моя война. Но это разбивало мне сердце.
Почему Эрнест до сих пор цеплялся за этот брак, притворяясь, что они все еще семья? Что он получал от Паулины, чего не мог получить от наших отношений? Чего ему не хватало в нашей жизни или во мне?
Мне хотелось позвонить маме и спросить совета, но вся эта неразбериха так напоминала отношения с Бертраном, что я просто не смогла себя заставить это сделать. Так что я продолжила ждать, волноваться и пытаться сохранить все хорошее, что было в нашей жизни в «Финке». Совершенство в простоте каждого дня, солнце, сад, наша любовь, наша работа — все это неожиданно оказалось таким ценным, что я иногда просыпалась
