Выйдя из деревни на дорогу, мы сели возле дота и стали ждать.
Уже солнце взошло и начало припекать, а подводы все нет. Мы медленно пошли по дороге.
Пройдя не больше километра, увидели стоявшую на шоссе машину. Из сада вышел шофер с кошелкой яблок. Узнав, что машина идет в Симферополь, я попросила:
— Возьмите одного старика, мы с девочкой пойдем пешком.
Лицо шофера было каменным, но я не отставала, так как боялась, что отец скоро свалится на землю и не сможет сделать ни шага. Наконец, шофер снизошел к моим просьбам. На радостях я сделала глупость и отдала отцу все вещи, надеясь, что его довезут до Альмы, а мы с Дуняшей без вещей скорей дойдем. Но, как потом оказалось, шофер ссадил папу с машины в Бахчисарае, заявив, что без пропуска дальше не повезет. До Альмы оставалось еще двенадцать километров, и бедному отцу, еле двигавшемуся, пришлось еще навьючить на себя вещи. Однако свет оказался не без добрых людей. Фигура старика, через силу бредущего по дороге, тронула сердце какого-то русского шофера, который остановил машину, посадил в нее отца и довез до Альмы.
Нам с Дуняшей тоже повезло; другой шофер подобрал нас и довез до Бахчисарая, оттуда мы уже пешком пришли в Альму.
Семья колхозников Тамбовцевых
Радость встречи с мамой была омрачена. Добрая женщина приютила маму и мальчика. Но не могла же она посадить на свою шею всех нас, у нее своя семья. И, несмотря на то, что Евфросинья Ивановна не выказала и тени неудовольствия, нам было не по себе.
Я сейчас же повела Дуняшу к Воронцовым, но оказалось, что они вынуждены уходить от своих родственников. К счастью, одна колхозница, слышавшая наш разговор, взялась воспитывать Дуняшу, пока не поправится ее мать.
Евфросинья Ивановна поселила нас в одной из своих двух комнат, устроила постели. Вечером, сидя на лавочке возле окон, мы беседовали с ней и ее мужем о наших дальнейших перспективах. Речь шла о том, чтобы папе устроиться учителем в какой-нибудь из окрестных деревень.
Для этого хозяин предложил поехать в Бахчисарай. Рано утром они уехали на попутной подводе. К вечеру вернулся хозяин и сообщил, что папа остался в в Бахчисарае у Сергея Павловича Богоявленского, нашего севастопольского знакомого, еще до войны переехавшего в Бахчисарай, где он жил со своей дочерью Соней.
— Петру Яковлевичу предлагают должность преподавателя бахчисарайской школы, — сообщил хозяин, кажется, он хочет взять это место.
Зачем я не поехала с папой, не отговорила его! — горевала я: в Бахчисарае мы погибнем от голода, а в деревне не дадут умереть.
Но делать нечего, решили ждать результатов папиной поездки.
Чтобы как можно меньше отягощать Евфросинью Ивановну, мы старались сами добывать себе пищу. В сорок втором году был необычайный урожай яблок. Альма от войны не пострадала, странно было видеть после развалин Севастополя совсем целую деревню с фруктовыми садами и аллеями тополей. Ветви яблонь ломились от тяжести плодов.
Конечно, все это присвоили гитлеровцы. Они эшелонами вывозили яблоки в Германию, машины, груженные доверху, развозили их по немецким войсковым частям. Вход в сад был воспрещен. Но мы не обращали внимания на запрещение, проникали в сад и собирали падалицу, которую варили и ели. Евфросинья Ивановна каждый день подсовывала нам что-нибудь из еды: тарелку борща на всех, кусочек хлеба, несколько сухарей или еще что-то.
Дом, в котором жили Тамбовцевы, принадлежал бывшему кулаку. Он и его жена занимали половину дома. В остальных двух маленьких комнатах размещались Евфросинья Ивановна с мужем, четырнадцатилетним сыном и двенадцатилетней дочерью, да теперь еще появились и мы.
И вот кулак решил, что, наконец, дождался своей власти, пора ему дом прибрать к рукам. Он объявил Евфросинье Ивановне, чтобы ее семья немедленно выселилась, иначе он позовет полицейских.
На следующий день утром явились два пьяных полицая и приказали тотчас же выселяться.
— Нам выселяться некуда, — ответили Тамбовцевы.
Казалось, полицейские только этого и ждали. С криком и руганью, как два пса, спущенных с цепи, набросились они на Тамбовцевых. Мужу в кровь разбили лицо, Евфросинью Ивановну несколько раз ударили кулаком. Тамбовцевы еле вырвались из лап полицаев и убежали. Хорошо, что детей не было дома.
Мы с мамой, онемевшие и пораженные всем происходившим, стояли во дворе.
Полицейские вытаскивали вещи на крыльцо, с ожесточением швыряли их так, что они ломались и разбивались.
Я зашла в комнату, чтобы взять свою косынку; один из полицаев набросился на меня с криком:
— Не хочешь выселяться? Сейчас вышвырнем все твои вещи, вышвырнем!
Когда же я попробовала ему возражать, он заревел:
— Молчать!
И, схватив меня, начал трясти и с размаху бить о стену.
Красная разъяренная рожа мелькала перед моими глазами. Я еле вырвалась, с громким плачем выбежала из дома, помчалась вниз с горы. Слезы глубокой обиды душили меня. Наконец, я успокоилась, вернулась во двор, и мы с мамой молча сели на скамеечке под окнами дома.
Полицейские, застревая в дверях, тащили шкафчик с посудой. Шкафчик словно упирался, цепляясь за косяки и не желая выходить из дому. Наконец, полицаям удалось вытолкнуть его за двери, и бедный шкафчик, звеня посудой, покатился по двору.
Вдруг в окошке над нашими головами появилась красная пьяная рожа с налитыми кровью глазами.
— Вот патроны! — закричал полицай. — Я их на шел на шкафу!
Он протянул руку: на ладони лежало несколько винтовочных патронов.
— А вот акт, — в другой руке он держал лист бумаги, на котором что-то было написано карандашом. — Подпишите акт!
— Ничего мы не подпишем, — спокойно ответила я, — патроны вы могли вынуть из кармана.
— Подпишите! — заревел полицай, как разъяренный бык.
— Нет, не подпишем! — ответила мама.
На мгновение он опешил: как? Эти две заморенные женщины, находящиеся полностью в его руках, смеют ему возражать!
— Нет, подпишите! — и он с яростью стукнул кулаком по подоконнику.
— Нет, не подпишем! — твердо сказали мы.
— Застрелю! Застрелю! И Отвечать не буду. Все равно вы люди пропащие!
И, схватив винтовку, кинулся вон из комнаты. Второй полицейский бросился вслед за ним и нагнал его на крыльце, когда тот уже вскидывал винтовку. Видимо, менее пьяный второй полицейский стал вырывать оружие у своего собрата. В ожесточенной драке оба свалились с ног и покатились по двору. Такие сцены нам раньше приходилось видеть только в кино.
На наше счастье, второй полицейский оказался сильнее и завладел винтовкой. Тяжело дыша, поднялись полицаи с земли, но ссориться больше не стали. При взгляде на нас первый полицай опять разъярился.
