в благополучном исходе своего дела, выложил ему, не таясь, их с королём секрет. Ниер горячо поздравил его, вытащил часы и, сказав, что у него есть ещё одно важное поручение, сломя голову помчался по малой лестнице наверх, где размещалось военное ведомство Лувуа, чтобы сообщить министру сенсационную весть.
Лувуа неприязненно относился к Пюигильену из-за того, что ему покровительствовал Кольбер, и, разумеется, не хотел, чтобы должность, так тесно связанная с его ведомством, оказалась в руках его врага. Выслушав Ниера, Лувуа расцеловал его и отпустил, после чего взял какие-то бумаги, чтобы иметь предлог обратиться к королю, и поспешил в зал заседания Королевского совета.
При его появлении удивлённый Людовик встал и пошёл ему навстречу. Отведя короля в оконную нишу, Лувуа заговорил о том, что знает о намерении его величества отдать Пюигильену артиллерию. Он заклинал короля не делать этого ввиду капризного характера генерал-полковника драгун, каковой, по его мнению, послужит причиной неизбежных ссор между ним и военным ведомством.
Людовик, крайне раздосадованный болтливостью Пюигильена, заявил министру, что ещё ничего не решил и отпустил его. Чуть позже, когда совещание закончилось, он вышел из комнаты и молча прошел мимо воспрянувшего Пюигильена, не удостоив его даже взглядом. Изумлённый Пюигильен, видя, что обещанного назначения не произошло, обратился к королю при вечернем раздевании, прося его объяснить, что случилось. «Ваше назначение пока что невозможно, — сухо ответил король. — И вообще я ещё посмотрю».
По уклончивости ответа и холодному тону, которым он был дан, Пюигильен догадался, что дело неладно. Он обратился к г-же де Монтеспан, умоляя её похлопотать за него перед королём. Та с легкостью обещала своё содействие, но разузнав, что король недоволен Пюигильеном, так же легко забыла своё обещание. Тем не менее она продолжала ободрять маркиза надеждой на успешный исход дела.
Потеряв терпение и ломая голову над тем, что могло стать причиной этих проволочек, Пюигильен, рассказывает Сен-Симон, «решился на поступок, который можно было бы счесть невероятным, если бы он не свидетельствовал о нравах тогдашнего двора». Говоря коротко, маркиз переспал с горничной г-жи де Монтеспан и добился от неё того, что девушка разрешила ему спрятаться под кроватью своей госпожи перед тем, как к ней придёт король (благопристойный Людовик проводил ночи неизменно в постели с королевой, но во второй половине дня имел обыкновение посещать своих любовниц).
Через некоторое время ничего не подозревавшие король и г-жа де Монтеспан уединились в её спальне, прямо над притихшим Пюигильеном. Как и ожидал маркиз, разговор коснулся его, и он узнал обо всём: и о гневе короля на его несдержанность, и о противодействии Лувуа его назначению, и о решении короля отдать эту должность другому. Кроме того, он услышал, как г-жа де Монтеспан поддакивает и всячески чернит его перед Людовиком.
Можно только догадываться, что чувствовал Пюигильен, во время этих разговоров и потом, когда любовники надолго замолчали, но он ни малейшим шорохом не выдал своего присутствия. «Везения у него было больше, чем благоразумия, и его не обнаружили», — говорит Сен-Симон.
Дождавшись, когда спальня опустела, Пюигильен выбрался из-под кровати и, тщательно стряхнув пыль с костюма, как ни в чём не бывало устроился у дверей покоев г-жи де Монтеспан, которая переодевалась, чтобы пойти на репетицию балета. Предложив руку вышедшей фаворитке, он «с самым спокойным и почтительным видом» спросил, смеет ли он надеяться, что она соблаговолит-таки напомнить о нём королю. Г-жа де Монтеспан заверила, что не забыла о его просьбе и принялась расписывать, с каким усердием она ходатайствует за него. Пюигильен «дал ей время вконец завраться» и тогда, склонившись к её уху, сообщил ей, что она «лгунья, дрянь, мерзавка, сучка», и слово в слово пересказал её последний разговор с королём.
Г-жа де Монтеспан была так поражена, что едва добрела до места репетиции, где упала без сознания на руки королю. Вечером она пересказала Людовику свой разговор с Пюигильеном. Оказывается, её потрясение было вызвано уверенностью в том, что осведомлённость Пюигильена объясняется ни чем иным, как вмешательством дьявола. Людовик, пришедший в ярость от тех оскорблений, которые пришлось выслушать г-же де Монтеспан, недоумевал не меньше её, хотя и не впутывал в эту историю нечистого.
С этого времени между Пюигильеном и королём возникла враждебная натянутость. Несмотря на это, Пюигильен через несколько дней возобновил разговор о своём несостоявшемся назначении, дерзко настаивая на выполнении данного ему обещания. Король коротко ответил, что считает себя свободным от данного им слова, поскольку Пюигильен нарушил поставленное условие хранить дело в тайне. Тогда Пюигильен повернулся спиной к королю, выхватил из ножен шпагу и яростно преломил её о колено, вскричав, «что в жизни больше не будет служить монарху, который столь недостойно не держит слова».
«Разгневанный король, — пишет Сен-Симон, — в тот миг совершил, быть может, самый прекрасный в своей жизни поступок: распахнул окно, выбросил в него трость, сказав, что никогда бы не простил себе, если бы ударил столь знатного дворянина, и вышел».
На следующий день Пюигильен был арестован у себя дома и посажен в Бастилию. Его содержали без особой строгости, и маркиз, как видно из дальнейшего, не почувствовал ни капли раскаяния.
Де Гитри, близкий друг Пюигильена, осмелился вступиться за него перед королём. Ему удалось убедить Людовика, будто неслыханное поведение маркиза объясняется тем, что он потерял голову, получив отказ от столь значительной должности, на которую полностью рассчитывал. Король объявил о своём намерении забыть происшедшеё и в знак примирения попросил Пюигильена принять вместо должности фельцейхместера артиллерии патент капитана гвардии. Узник, видя «столь невероятно скорое возвращение благосклонности короля», имел довольно наглости, чтобы поторговаться, в надежде вырвать место позначительнее. В конце концов ему всё же пришлось удовлетвориться тем, что ему давали. Едва он дал своё согласие, как ворота тюрьмы распахнулись перед ним. Таким образом, он стал первым и единственным узником Бастилии, условием освобождения которого было личное согласие на повышение в чине. И судя по всему, его препирательство длилось довольно долго, так как он вышел из Бастилии с огромной бородой, над которой потешался весь двор и которую он и не подумал сбрить.
Тюремное заключёние нисколько не вразумило его, и впоследствие он сыграл над королём ещё одну злую шутку. Унаследовав после смерти отца титул герцога де Лозена,
