«мисс Поллмер» и пригласила меня снова навестить ее на рождественские каникулы.
Я так и сделал. Я забыл, что Рождество редко бывает дружественным ко мне, и что меня предупреждали о месте, где я родился.
Это Рождество решило все за меня, даже если я не сразу обручился.
У меня было время. Я провел большую часть этого времени в путешествиях, пока не вернулся домой в день Пятидесятницы, чтобы продолжить изучение души «монетки», которая теперь должна была стать «моей монеткой».
Но дело дошло не до предложения, а до решения, которое иначе происходит только на сцене.
Когда Поллмер узнал, что я вернулся, он навестил меня и пригласил к себе на обед. Он давно уже был вдовцом, и его семья состояла только из него самого и его внучки.
Я знал, что он везде отзывался обо мне только хорошо, и что мои прежние судимости нисколько не помешали ему считать меня хорошим, заслуживающим доверия человеком.
Но я также знал, что он считал свою внучку самым прекрасным и самым ценным созданием во всей округе, и о чьем браке имел довольно фантастические мысли. Он считал, что такие сияющие красавицы — самое большое достояние и богатство их семьи, и брак может быть лишь с богатым и знатным.
Разумеется, его мнение не могло не повлиять на его внучку, я это очень хорошо заметил, но, возможно, пора было выйти из-под этого влияния. Поэтому, когда он попросил меня пообедать с ним сегодня, я ответил: «С удовольствием, но только при условии, что я приду не только ради вас, но и ради вашей внучки».
Он с удивлением выслушал.
«Ради Эммы?» — спросил он.
«Да».
«Что вы имеете в виду? Есть ли у вас какие-то намерения в отношении нее? Вы хотите жениться на ней?»
«На самом деле да».
«Вот перемены! Я не слышал ни слова об этом! Но это только ваше намерение! Что она сама говорит на это?»
«Она согласна».
Потом он вскочил со стула, побагровел и воскликнул:
«Ничего, ничего, ничего не выйдет! Моя дочь родилась и воспитывалась не для того, чтобы потратить свою жизнь на босяка! Есть и другие мужчин! Она не должна выходить замуж за писателя, который, если дела идут хорошо, живет только благодаря своей славе, и вечно голоден!»
«Вы тоже думаете о моей судимости?» — спросил я. — «Я бы понял это!»
«Бред какой-то! Мне все равно. Сотни тысяч людей ходят на свободе, из тех, кому место в тюрьме! Нет, это не так. У меня совершенно другие причины. Вы не получите мою дочь!»
Он воскликнул это очень громко.
«Ого!» — ответил я.
«Ого? Никаких ого! Повторяю, вы не получите мою дочь!»
С каждым словом он стучал тростью об пол, чтобы усилить впечатление.
У меня буквально чесались руки, чтобы положить ему трость в подмышку и со смехом сказать: «Что ж, держи!»
Но, с другой стороны, во мне поднялся, унаследованный от отца, крутой, безрассудный гнев, никогда не поступающий правильно. Я тоже теперь рычал:
«Если не получу, то сам возьму!»
«Только попробуйте!»
«Я не только попробую, я сделаю это, действительно сделаю это!»
Затем он рассмеялся.
«Не смейте являться ко мне. Отныне я запрещаю все посещения!»
«Ясно само собой. Но говорю заранее: вы лично придете ко мне в назначенное время и попросите меня навестить вас. А теперь до свидания!»
«Я буду вас просить? Никогда, никогда, ни за что!»
Он ушел.
Но я написал три строчки и оставил их для его дочери. Они гласили:
«Выбирайте между мной и вашим дедом. Если вы выберете его, оставайтесь; если выберете меня, немедленно приезжайте в Дрезден!»
Затем я уехал.
Она выбрала меня, она пришла.
Она ушла от того, кто ее вырастил и для которого она была единственным сокровищем.
Это мне льстило. Я чувствовал себя победителем.
Я поместил ее у вдовы пастора, имевшей двух взрослых высокообразованных дочерей. Общение с этими дамами позволило ей с легкостью обрести все, чего у нее еще не было. Там у нее появилась возможность вести самостоятельно свои дела.
Я также успешно работал, да, очень хорошо и успешно. Я стал известен и получал очень приличные гонорары.
Я начал свои «Рассказы о путешествиях», и сразу же опубликовал в Париже и Туре на французском языке.
Об этом заговорили; это произвело впечатление даже на «старого Поллмера».
Он слышал от сведущих людей, что я скоро стану богатым, возможно, даже очень богатым человеком. Поэтому он написал своей дочери. Он простил ей, что она бросила его ради меня, и попросил ее приехать в Хоэнштайн, навестить его, но привезти меня с собой. Она исполнила его желание, и я поехал с ней.
Но я пошел не к нему, а к родителям в Эрнстталь.
Он послал за мной, но я ответил, что он хорошо осведомлен о том, о чем я его предупреждал. Если он хотел, чтобы я был с ним, ему пришлось бы прийти лично, чтобы пригласить меня.
И он пришел!
Я снова почувствовал себя победителем.
Как глупо с моей стороны!
Здесь выигрывало только соображение, что, вероятно, я сделаю состояние, и для меня даже состояла опасность в том, что это соображение было сделано не одним моим дедушкой.
Между прочим, он попросил ее остаться с ним в Хоэнштайне, пока мы не поженимся.
Я не возражал и отказался от жилья в Дрездене, чтобы жить с родителями в Эрнсттале.
Тогда для меня это было время очень странных внутренних и внешних событий.
Я писал и путешествовал.
Вернувшись из одной из этих поездок, едва выйдя из купе, я узнал, что «старый Поллмер» умер той ночью, с ним случился удар.
Я поспешил к нему на квартиру. Слухи сильно преувеличили. Он не умер, он был еще жив, но не мог ни говорить, ни двигаться.
Его внучка сидела в боковой комнате, бренча, пересчитывая монеты. Она искала его деньги и нашла их. Их было немного, не думаю, что больше двухсот марок.
Я подвел ее к больному. Он узнал меня и хотел говорить, но лишь невнятно бормотал. В его глазах был ужасное беспокойство.
Затем пришел лечащий врач. Он уже осматривал его утром, сделал это еще раз и сообщил нам, что всякая надежда напрасна.
Когда он ушел, дочь умирающего соскользнула вниз передо мной и попросила не оставлять ее.
Я обещал ей и сдержал свое слово.
Я сделал даже больше. Я исполнил ее желание остаться в Хоэнштайне.
Мы сняли верхний этаж возле
