Вскоре Андрей познакомил меня с Артуром Макаровым, сказал, что это его друг и сценарист. «Вот прочти сценарий Артура, тебе его надо бы поставить». Сейчас я забыл уже название сценария, но хорошо помню содержание. Главный герой — рыболовный инспектор, человек мужественный и одинокий, борется с браконьерами на реке, но напрасно, сила на их стороне. Все это было написано с «вкусным» таким, любовным отношением к русской природе, к рыболовству, со знанием преступного мира. Я долго и упорно предлагал сценарий в разные объединения, но он везде «не нравился», потому что был непроходным из-за скрытых в нем намеков на связь браконьеров с местной милицией. А значит — с властью.
Стал я бывать вместе с Андреем в доме Артура на Звездном бульваре. Они знакомы были давно, со времен мужской компании в Большом Каретном переулке, в которую входил и Владимир Высоцкий. Однако сотрудничество их началось в период безработицы Андрея, после закрытия «Рублева». Вместе с Андреем Макаров написал заявку на киносценарий под названием «Пожар». И также вместе они написали сценарий «Один шанс из тысячи» для Левона Кочаряна. Тарковский был художественным руководителем фильма, в картине снимались Анатолий Солоницын, Жанна Прохоренко и другие прекрасные актеры. Андрей Кончаловский, кстати говоря, тоже писал сценарии боевиков для среднеазиатских студий, и один из них очень удачный, «Седьмая пуля». Снял его на «Узбекфильме» режиссер Али Хамраев. Этим можно было гордиться.
Андрею такой случай не выпал. Тем не менее Андрея с Артуром Макаровым и Левоном Кочаряном связывала какая-то цепочка прошлых отношений. Узнал я об этом спустя много лет, уже после смерти Андрея.
У меня создалось впечатление о Макарове как о фигуре характерной, примечательной и амбициозной. Приемный сын знаменитой киночеты — актрисы Тамары Макаровой и режиссера Сергея Герасимова, он окончил Литературный институт, писал прозу, но работать стал, конечно, в кино.
Сама внешность Макарова была необычной, в облике его было что-то жесткое, уголовное: маленькие, глубоко посаженные глаза, почти всегда закрытые темными очками, волевой подбородок. Василий Шукшин был с ним дружен и, снимая «Калину красную», не случайно пригласил его сыграть одного из персонажей бандитской шайки, преследовавшей героя. Но было в Макарове и своеобразное мужское, «суперменское» обаяние. Во многом он копировал вальяжность и ироничность интонаций Сергея Аполлинариевича. Кстати сказать, по таким интонациям можно было сразу определить учеников Герасимова.
Постоянным гостем Артура Макарова я не стал, встречался с ним всего несколько раз, лишь кое-что осталось в памяти. Помню резкие и даже циничные суждения о женщинах и такие же теории на эту тему. Позже я с интересом прочел интервью Макарова о Владимире Высоцком в сборнике воспоминаний о знаменитом актере и барде.
Вначале Артур рассказывает о компании, собиравшейся на Большом Каретном переулке, 15, о «первой сборной», о «второй сборной», о Володе Высоцком, мягком поначалу человеке, которого гоняли за водкой и приглашали в компанию попеть, но вскоре поняли, что так негоже поступать с талантливым артистом. В компании бывали разные люди: кто из плавания, кто с «отсидки», жокеи, бильярдисты, летчики, моряки, золотоискатели.
«— А как себя чувствовал в такой атмосфере Андрей Тарковский?
— Да, Андрей не сразу прижился в нашей компании. Он ведь никого близко к себе не подпускал — была такая изысканная, холодная вежливость… Но потом… Повторяю, что времена были достаточно суровые… Однажды мы „разбирались“ с человеком, который действительно заработал свое… Но заходит Андрей и говорит: „Артур, ты его можешь даже повесить. Он этого заслужил… Но завтра утром тебе будет стыдно!“ Меня это тогда поразило и отрезвило».
Еще отрывок.
«— Ну, например, вы знаете такую песню:
Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела
И в старом парке музыка играла…
И было мне тогда еще всего немного лет,
Но дел уже наделал я немало.
А кто ее написал? Так вот, в свое время ее исполнял Урбанский, а написал ее Тарковский — тогда студент-первокурсник ВГИКа…»
(Я верю этому факту. Как я узнал позже, Андрей приезжал к отцу в Голицыно с текстом этой песни, и Арсений Александрович предложил изменить несколько слов. Самое интересное в этой истории то, что Андрей — автор песни — нам, своим сокурсникам, никогда об этом не говорил. — А. Г.)
— Вы с Тарковским вместе написали несколько сценарных заявок. Про одну из них Высоцкий сказал: «Это — для меня».
— Совершенно верно. Эта сценарная заявка называлась «Пожар».
— Как вы думаете, Артур Сергеевич, почему люди так тянулись к вашей компании?
— Почему? Одни понимали, что получают защиту… Ведь с «первой сборной» мы могли разобраться с кем угодно. Другие шли «на имена»: и Шукшин, и Тарковский были уже достаточно известными людьми. Ну, а третьим было просто интересно.
И девушки… они чувствовали совсем другое отношение и сами начинали к себе по-другому относиться. Изысканные комплименты Андрея, Володины песни…
— А почему так часто — шалава?
— Шалава? Но в этом не было ничего оскорбительного. Шалава — это было почетное наименование, это еще надо было заслужить[8].
Еще когда мы играли с Андреем в «пристеночек», я заметил в нем тягу к азартной игре, вообще к вещам запретным, выходящим за круг интересов так называемого культурного человека. Запретное манит и соблазняет молодых, привлекает тем, что освобождает от регламентированной жизни, удовлетворяет скрытое стремление играть в какую-то новую игру, исполнять в ней новую роль. И бывает ли человеческая жизнь вообще свободна от элементов игры, стилизации? Еще у русских символистов были попытки найти сплав жизни и творчества, создать «поэму из своей личности».
Хорошо представляю, что ценилось компанией Макарова в этой «игре»: как теперь говорят, «мачизм», пренебрежительное отношение к женщине как к существу низшему, подчиненному, мужская солидарность и дружба, которая проявлялась и в застолье, и в драках, и в «разборках». И Андрей со свойственной ему безоглядностью и страстностью включился в эту игру, всей душой предался этим отношениям.
Судьба словно испытывала на прочность его природную мягкость и человечность. Он много пил, ставил себя в сложные отношения с первой семьей, отдалялся от родителей. Характер менялся, взгляд на жизнь становился жестким, даже циничным. Спасение было в работе, только она лечила.
