Когда в 1834 году Пушкин составлял свой сборник «Песни западных славян», куда вошли подражания и переводы, он использовал и знаменитое в то время сочинение французского писателя Проспера Мериме «Гюзла», которое, как известно, не было переводом сербской народной поэзии, а представляло собой литературную мистификацию. Однако Пушкин и сам переводил песни из сборника Вука Караджича, то есть из аутентичного фольклорного источника. Как мы знаем, он переложил на русский язык песни «Бог никому не остается должен», «Три величайших печали», «Конь сердится на господина» и один отрывок из «Хасанагиницы». В 1833 году в период Болдинской осени Пушкин написал «Сказку о рыбаке и рыбке», снова использовав десятистопный стих сербского песенного стиха, и оставил в рукописи помету: «14 окт. 1833, Болдино, 18 сербская песня». Очевидно, он полагал, что у этой сказки сербские корни, и хотел присоединить ее к остальным «Песням западных славян» (их было 16) и к «Хасанагинице», которую посчитал семнадцатой сербской песней. Пушкин использовал эпический десятистопный стих и в своих стихотворениях о предводителях сербской революции – о Карагеоргии и о Милоше Обреновиче.
К стихотворениям, переведенным или сочиненным десятисложной строкой, тематически примыкают и некоторые другие произведения Пушкина. В описаниях путешествия Евгения Онегина поэт вспоминает свою жизнь в Одессе и Йована Ризнича, купца из Триеста, участвовавшего в финансировании сербской революции. В Одессе начался роман Пушкина с Амалией Ризнич, которая происходила из банатской семьи Нако. Стихи, посвященные «госпоже Ризнич», написанные как в это время, так и после ее смерти, входят во все сборники лирики Пушкина, а в рукописи «Евгения Онегина» есть портреты Амалии Ризнич, нарисованные рукой поэта. О связи Пушкина с Амалией Ризнич говорит в своих воспоминаниях и Алимпий Васильевич, знакомый Ризнича.
В государственном архиве Сербии хранится один документ (под № 8, за 1935 год), который по-своему подтверждает, сколь интенсивными были связи Пушкина с сербами во время его пребывания в Одессе. Он свидетельствует о том, что в указанном году некоторые рукописи Пушкина, попавшие в Сербию из Одессы, были переданы неким Обрадовичем из Белграда в Россию, в литературный музей.
Одновременно с работой над сборником «Песни западных славян» Пушкин начал писать монографию о Петре I. Он не успел ее закончить, и она была опубликована в незавершенном виде только в XX веке. В пушкинской библиотеке среди множества других книг было обнаружено и двухтомное сочинение сербского писателя Захария Орфелина, изданное в 1772 году в Венеции под названием «История о житии и славных делах великого государя императора Петра Первого…». Пушкин пользовался этой роскошно иллюстрированной книгой и для работы над монографией о Петре I, и при других обстоятельствах. Книга Орфелина давно была популярна в России, так как вышла в переводе на русский язык еще в 1774 году, в издании Российской академии наук. Пушкин обращался к этому первому изданию как к источнику информации и в своей работе о Петре Великом с десяток раз непосредственно ссылался на своего «венецианского историка» – так он называл Орфелина из-за того, что его труд был напечатан в Венеции.
Однако создается впечатление, что некоторые мысли Орфелина, высказанные им в монографии о русском императоре, нашли отражение в творчестве русского поэта. Известно, что, работая над «Борисом Годуновым», Пушкин колебался в выборе жанра этого произведения. Первоначально это была «Комедия о царе Борисе и Гришке Отрепьеве», в связи с чем и царь Николай I, предлагая Пушкину пересказать его историческое произведение в прозаической форме, называл его комедией. Впоследствии Пушкин, не согласившись ничего менять в своем сочинении, переименовал его в трагедию, и этот выбор стал окончательным. Не так-то просто ответить на вопрос, почему Пушкин колебался в определении жанра «Бориса Годунова» между комедией и трагедией. Правда, Пушкин считал, что между «высокой» комедией и трагедией существует определенное сходство, однако это рассуждение не объясняет, почему с такой легкостью он называет один и тот же драматический текст сначала комедией, а потом трагедией. Давление со стороны двора было не единственной причиной такого решения. Возможно, ответ на этот вопрос поможет найти Орфелин.
Прежде всего следует напомнить, что объемный труд Орфелина, посвященный Петру I, на самом деле представляет собой прекрасно изложенную историю России от ее истоков до эпохи великого императора, которой уделяется больше всего внимания и места. В первом томе венецианского издания Орфелина, во второй главе, писатель взволнованно и подробно описал период царствования царя Федора, убийство маленького царевича Димитрия, приход к власти Бориса Годунова и всю историю самозванца Григория Отрепьева.
Пушкин, разумеется, располагал всеми этими сведениями благодаря другим источникам, в первую очередь – Сумарокову и Карамзину, которым он собирался посвятить свое сочинение. Однако Орфелин, описывая этот период русской истории, высказал о нем такое суждение: «Россия стала театром, в который пришла вся Европа, чтобы увидеть великую смуту и стать свидетелем ужасного падения того человека, который мыслил о России следующее: „Где тот, кто спасет вас от рук моих?..“ И такая способствовала этому самозванцу удача, что сумел он привлечь на свою сторону большое число сторонников и в конце концов осуществил свою цель. И хотя не долго пришлось ему царствовать, он все же превратил Россию в театр, где была разыграна необыкновенная и даже ужасающая комедия, а лучше сказать – трагедия, в которой играл и он сам лично, и остальные притворщики, увлеченные его примером».
Не составляет труда ответить на вопрос, почему Орфелин, писатель периода барокко, мог использовать такое выражение, как «ужасающая комедия», или называть один и тот же материал то комедией, то трагедией, что, как мы знаем, делает и Пушкин. Предлагая посмотреть на события, связанные с Борисом Годуновым, как на театральное действие, он определяет его жанр как «трагедокомедию» – этот постоянно присутствующий на театральной сцене барокко вид драматического искусства, в котором переплетены высокие и низкие элементы античной поэтики – трагедия и комедия. Несмотря на то что Пушкин, в сущности, создавал трагедию и остановился именно на таком определении своего исторического сочинения, в его колебаниях при определении жанра слышится этот отзвук барокко. В любом случае Пушкин прочитал те строки Орфелина, в которых тот настаивал на «сценичности» (как сказали бы мы сегодня) исторических событий, связанных с Борисом Годуновым, и таким образом рассуждения Орфелина стали для него еще одним доводом, чтобы превратить эти события в «ужасающую комедию», а точнее сказать – трагедию.
