все Белое движение на Юге России) генерал В.З. Май-Маевский не умер от сердечного приступа накануне исхода Белой армии из Крыма, а застрелился [44].
Разумеется, я далек от того, чтобы осуждать белых офицеров, не нашедших в себе силы жить дальше после поражения и потери Родины. Да и слишком плоско и даже вульгарно, на мой взгляд, брать в руки катехизис и по нему оценивать жизнь человека, особенно в период обрушившихся на него бед и несчастий. И не вина офицеров в том, что многие из них не получили полноценного православного воспитания и рядом с ними в тяжелую минуту не нашлось пастыря, способного утешить и придать силы жить дальше. Вспомним еще раз слова владыки Вениамина о том, что в образованном обществе в большинстве своем была не вера, а одна видимость ее, форма без содержания. Сами священники в массе своей оказались только требоисполнителями.
И еще. Я понимаю, что когда владыка Вениамин отказался отпевать застрелившегося генерала Каледина, то канонически он был абсолютно прав. Но все же я считаю, что белые офицеры, пустившие себе пулю в лоб, достойны того, чтобы Церковь возносила за них молитвы, ибо они умерли и за нас с вами, погубив свои души за Россию.
…Тесная теплушка, печка раскалена докрасна, и в вагоне нестерпимо жарко. Тяжелый запах потных тел и сырых шинелей. В воздухе какая-то безысходность, за стеной – непрерывный вой вьюги. Вдруг голый по пояс офицер свесился с нар.
– Стреляйте в меня! – отчаянно кричит он, обводя всех безумными глазами. – Не хочу жить. Стреляйте! Они всех моих перебили, отца… Всю жизнь опустошили… Стреляйте.
Кто-то закрыл глаза и отвернулся. Несколько человек подошли к офицеру, взяли его за руки, успокоили, да он и сам уже пришел в себя:
– Простите, господа, нервы износились. До крайности.
Наступила тишина, и вдруг свершилось невозможное – раздался грохот колес и состав тронулся, кто-то медленно перекрестился, у всех появилась надежда на спасение.
Нужно заметить, что порой офицеры стрелялись не от отчаяния, а для того, чтобы избежать плена. Знали, что пощады от красных не будет и смерть от их кровавых рук не окажется легкой и быстрой.
…Он оглох от орудийного грохота и охрип от собственного крика, несмолкавший егерский марш стал какой-то неотъемлемой частью его сознания. Туркул снял фуражку, вытер платком грязное от пота и земли лицо, в которое тут же ударил злой и холодный мартовский ветер. Выстрелы смолкли, вдали снова показались всадники, в сотый раз Буденный бросал свои эскадроны в атаку.
– Ваше превосходительство, снаряды закончились, – тревожным голосом докладывает адъютант.
Уже слышны свист и гиканье буденновцев. Как молния в голове Туркула промелькнула мысль: «Когда конница смоет нас, маузер к виску, конец…»
– Смотрите, дым! – раздался чей-то крик. Дым, точнее, дымы приближались, а вскоре дроздовцы услышали характерный звук бронепоездов. И тут уже сотни глоток в восторге заорали:
– Бронепоезда! Бронепоезда!
Дроздовцы были спасены.
В тот страшный день Туркул готов был застрелиться не потому, что не хотел жить, а просто понимал: в плену ему пощады не будет. И это один из мотивов, почему иной раз офицеры, особенно раненые, сводили счеты с жизнью. Если в этом и есть грех, то, думаю, вина за него – на совести расхристанных большевистских палачей. Кстати, глубоко верующий профессор Даватц также имел при себе яд и готов был принять его, чтобы только не сдаваться в плен. И он не видел в этом греха.
Вообще дроздовцы – это сердце Добровольческой армии (прошу прощения за, быть может, излишнюю патетику). Их дух не был сломлен в пекле Гражданской войны, в страшные дни неудач. Да, они были жестоки, да, быть может, не все из них оказались церковными людьми, но душа их горела православным огнем. Они на самом деле совершали эпические подвиги. Один из них – марш на Славянскую в арьергарде Добровольческой армии – был описан выше… Гробы генерала Дроздовского и полковника-дроздовца Туцевича находились в Екатеринодаре. Красные заняли город. Было понятно, что могилы этих воинов будут осквернены (большевики испытывали остервенелую ненависть к могилам своих врагов – это же часть старого мира, который они должны им непременно и до основания разрушить).
И тогда дроздовцы врываются в Екатеринодар для того, чтобы освободить гробы. Случай в военной истории уникальный.
М.Г. Дроздовский
Когда шла уже эвакуация и многие нетрусливые люди, забыв обо всем, стремились попасть на пароход, профессор Даватц стал свидетелем еще одного христианского подвига дроздовцев. В новороссийском порту, среди обезумевшей от страха толпы, рвущейся на отходящие пароходы, он увидел, как гуськом стали идти по направлению от парохода вооруженные люди: часть команды дроздовцев, уже посаженная на транспорт, была вызвана на позиции. Они шли, по словам Даватца, сосредоточенно спокойные, держа винтовки наперевес и с трудом прокладывая себе дорогу в этой толпе. Их молодые лица были строги, а зарево пожара делало их еще более сосредоточенными.
– Поддержим честь юнкеров, – сказал кто-то из них.
Даватцу хотелось поклониться им, православным воинам, до земли; хотелось радоваться за них, так спокойно идущих на смерть ради жизни, на помощь мальчишкам-юнкерам, с трудом и из последних сил сдерживавших красных.
Именно таким людям, как отправлявшиеся на позиции дроздовцы, когда все вокруг спасались бегством, и посвятил Даватц свою книгу «Литургия верных». Сам он в числе последних героев покинул гибнущий Новороссийск.
…Их стояло на молу под жестоким пулеметным огнем противника всего двенадцать человек – последние воины с бронепоезда «Москва». Кругом начиналась паника, кто-то бежал в горы, кто-то истерично рыдал. Но двенадцать воинов стояли подчеркнуто спокойно, их лица были серьезны и сосредоточены, в них не было следов растерянности и страха. Профессор на минуту закрыл глаза и подумал: «Вот она, начинается последняя Литургия… Двенадцать последних воинов с "Москвы" достойны участвовать в литургии верных…». В нашем мире все проникнуто символами, надо только видеть их. Двенадцать воинов, до конца оставшихся верными Богу и Родине, не побежавших и не предавшихся панике. Подошедшим французским миноносцем они были взяты на борт.
Именно такие герои и сохранили подлинную Православную Россию в тяжелых условиях изгнания.
Но с сожалением нужно сказать, что таких, как Даватц, как те храбрые дроздовцы, шедшие с парохода на позиции под Новороссийском, было меньшинство.
Пьянство и моральное разложение захлестнули тогда Новороссийск. И многие, вчера еще храбрые бойцы, сломались. Почему? Не было духовного стержня, позволившего бы выдержать все испытания и горечь поражения. Белые ведь сражались прежде всего против новой власти. Однако, выступая
