Настало время трапезы. Нам подали фаршированные кабачки. Кажется, отец Никифор не любил кабачков; он выбрал из них начинку и оставил их пустыми, как лодочки. Когда он попытался налить себе в стакан воды из большой чашки (графинов в монастыре тогда ещё не было), то вода из неё случайно пролилась в пустые кабачки. По молодости нам это показалось смешным, и мы еле сдерживали себя, наблюдая за этой сценой. Дедушка Никифор не замечал, что кабачки наполнились водой, пока не проколол их вилкой. Вода из них вытекла на тарелку, и он тотчас поднял голову, чтобы посмотреть, не протекает ли крыша (в то время и вправду шёл дождь – дело совершенно небывалое для островов Эгейского моря в июне). Этого было достаточно, чтобы мы начали заходиться от смеха, что не укрылось от глаз Никифора. Он с раздражением пожаловался старцу: «Разве эти насмешники могут стать монахами?!»
Старец потребовал у меня объяснений, но я попросил его: «В другой раз, когда все успокоятся». Он с укором посмотрел на меня, но после уже никогда не спрашивал о причине нашего смеха.
Днём и ночью Никифора мучили помыслы о том, что мы его не уважаем, не любим, не слушаемся, что он нам не нужен. И вот в один момент он забыл о своих трудах и лишениях, которые терпел ради этого места, забыл даже о любви и привязанности к нему старца и уехал на Святую Гору, оставив его очень огорчённым. Мне кажется, что он никогда не покинул бы места своего покаяния[144], если бы оставался один, и если бы мы пришли для того, чтобы следовать за ним, а не затем, чтобы верховодить, если бы у нас было такое понимание послушания, о котором говорится в книге об отце Ефреме Катунакском[145].
Из этого я делаю ещё более смелый вывод: из фактов следует, что или святому Иосифу угодно, чтобы в его келье всегда жил только один монах, или же бесы настолько сильны в этом месте, что не допускают создать там даже небольшого общежительного монастыря. Сегодня, спустя сорок лет, там опять живёт только один монах.
На Святой Горе благословение старца, данное по необходимости, не принесло плода. Так вышло, что Никифор оказался там почти проездом. В монастыре святого Пантелеимона, где он поселился, ему опять стало невыносимо. Его грубое калимнийское произношение вызывало у монахов смех (в закрытых общинах мы действительно начинаем искать поводы к веселью). Не стерпев этого, он вернулся на свой родной остров, тем более, что и сестра его пришпоривала: «Приезжай к нам, тебя ищет владыка».
Но теперь на Калимносе не было в живых великого Саввы, который уберёг бы его от обмирщения и потери накопленных духовных сокровищ. Епископ постриг его в великую схиму с именем Савва. Кроме этого, он заставил его служить при себе иподиаконом, входить и выходить через Царские врата, находиться у святой Трапезы того, кто прежде решался заходить в алтарь только на коленях и дерзал стоять только у преддверия его северной двери. Если, ребячась, я клал антидор подальше в алтарь, он находил меня, где бы я ни был, чтобы я дал ему антидор, потому что, говорил он, «я, сынок, человек грешный, и мне нельзя не только заходить, но даже смотреть в алтарь».
Один монах по имени Макарий сказал мне: «Ты слышал, что Никифор, который никогда раньше не поднимал глаз на людей, теперь заходит и выходит алтарными дверями?!»
Но благой Бог не допустил, чтобы его труды пропали даром. В один момент он опомнился: поснимал с себя детские игрушки, навешанные на него владыкой, и выпросил у него разрешение уйти в пустыню и жить там, где живут только дикие звери. Он попросил позволить ему жить возле церковки святого Креста, которая была построена, как орлиное гнездо, на скалистом и обрывистом утёсе. Он стал тяжело работать, со многими трудностями и лишениями, и, несмотря на свой почтенный возраст, построил там небольшой монастырь. Так он вернулся к своей первой любви – пустыне. Он продолжил там свои подвиги, хотя и прежде, при более сильных искушениях, никогда не оставлял своего правила, богослужения, постов, скудости в пище, отдалённости от мира, смирения и немногословия. Всё, что люди рассказывают о его жизни в келье Креста, правда.
Двое юношей рассказали мне следующее: «Как-то в полдень мы пошли в келью Креста. Прежде чем постучать в дверь, мы заглянули за ограду, чтобы убедиться, что никого не разбудим. Мы увидели старца с коромыслом на плечах, на котором висели две корзины с камнями, которые он заносил во двор. Вдруг он упал. Мы было подумали, что он умер, но вскоре он начал подниматься».
Новый Савва старался подражать жизни своего предшественника – преподобного Саввы Калимнийского. Не знаю, насколько ему это удалось, но он был человеком, очень любившим то, чем занимался.
В 1964 году я прибыл на Калимнос, чтобы навестить свою тётю – монахиню Феоктисту, жившую в монастыре Роцу. Был канун Воздвижения. Монахини мне сказали:
– Завтра у нас литургии не будет. Иди к отцу Савве, у него в келье как раз храмовый праздник. Он будет рад повидаться с тобою.
Придя к нему, я набрался смелости и спросил:
– Почему ты ушёл из Кувари?
Он ответил:
– Там я собственными глазами видел дьявола, сидящего у меня на плечах, и никак не мог сбросить его.
Тотчас мне вспомнились слова отца Саввы с Кипра: «Если после согласия брата ты продолжаешь настаивать на своём, то в тебе бес».
Вот чему я был свидетелем, пока жил в монастырях Патмоса. Дальнейшая жизнь отца Никифора на родном острове была описана монахом Моисеем на основании рассказов его земляков. Жители Калимноса уважают добро, а зло выставляют на позор. За свои девяносто лет отец Никифор сделал много хорошего для своих добрых соотечественников. Для них он стал примером христианина-подвижника. Самоотречение, простота, бедность и смирение – вот о чём в наше время возвещал своей жизнью монах Никифор.
Все, кто трудился вместе с ним на различных работах или навещал келью Креста, составили из своих воспоминаний прекрасный букет, и если кто желает насладиться его благоуханием, пусть прочтёт о жизни этого подвижника в книге «Савва Калимнийский, старец безмолвия и слёз». А в мой собственный букет я добавил шипы рассказов о его искушениях. Из-за них его трудно держать в руке, но они добавляют к общему аромату свои тонкие тона.
А теперь, воздав славу Богу, мы снова обратимся к описанию подвигов пустынников.
Отец Аполлос был цветом пустыни. Он всегда с особым почтением относился к месту своих подвигов, пребывал верным своим обетам и оставался там, где насадил его Бог, в продолжение сорока пяти лет, не покидая своего монастыря. Тезоименному с ним месту дана таинственная благодать, которую ощутит каждый, кто, пусть даже и ненадолго, остановится в нём. Такой же покой можно почувствовать и в келье Бесплотных Сил, которую основал святой Леонтий, патриарх Иерусалимский. Келья Аполлоса была основана другим преподобным мужем – Аполлосом Колливадом[146], после которого в ней жили и другие подвижники, также бывшие, по общему признанию, святыми. И в наши годы многие пытались жить в этой келье, но впоследствии предпочли её нищете уют большого монастыря. Келья пустынников, построенная на морском берегу, была доступна каждому пирату, и потому жить в ней было опасно, в то время как монастырь с его высокими крепостными стенами давал монаху чувство защищённости в тяжёлые времена турецкого владычества. Находящееся напротив кельи побережье Малой Азии скорее настораживало жителей Патмоса, чем восхищало их своей красотой. Тому, кто решался жить в этом совершенно пустынном месте между морем и сушей, нужно было обладать изрядным мужеством.
