А теперь, воздав славу Богу, мы снова обратимся к описанию подвигов пустынников.
Отец Аполлос был цветом пустыни. Он всегда с особым почтением относился к месту своих подвигов, пребывал верным своим обетам и оставался там, где насадил его Бог, в продолжение сорока пяти лет, не покидая своего монастыря. Тезоименному с ним месту дана таинственная благодать, которую ощутит каждый, кто, пусть даже и ненадолго, остановится в нём. Такой же покой можно почувствовать и в келье Бесплотных Сил, которую основал святой Леонтий, патриарх Иерусалимский. Келья Аполлоса была основана другим преподобным мужем – Аполлосом Колливадом[146], после которого в ней жили и другие подвижники, также бывшие, по общему признанию, святыми. И в наши годы многие пытались жить в этой келье, но впоследствии предпочли её нищете уют большого монастыря. Келья пустынников, построенная на морском берегу, была доступна каждому пирату, и потому жить в ней было опасно, в то время как монастырь с его высокими крепостными стенами давал монаху чувство защищённости в тяжёлые времена турецкого владычества. Находящееся напротив кельи побережье Малой Азии скорее настораживало жителей Патмоса, чем восхищало их своей красотой. Тому, кто решался жить в этом совершенно пустынном месте между морем и сушей, нужно было обладать изрядным мужеством.
Высокого роста, крупный, с длинной бородой и прекрасной осанкой, отец Аполлос внушал к себе доверие. Несмотря на жизнь в такой глуши, на совершенное одиночество (его старец умер в ноябре 1935 года), на неистовость моря, которое и днём и ночью ярилось, словно дикий зверь, лицо у него было спокойным и приятным. Я потому упоминаю о суровости и пустынности этого места, что одно дело – жить на мысе, вокруг которого бушует море, другое – жить под тенью древесных крон, и иное – в густозаселённом районе. Если на рост растений оказывает влияние местность, в которой они растут, то не справедливо ли это и по отношению к людям?
Отец Аполлос появился в этой келье около 1911 года, когда в ней жил и старец Амфилохий, изгнанный из монастыря Иоанна Богослова за непослушание (он отказался принимать диаконский сан). Должно быть, он очень быстро был пострижен в великую схиму старцем Макарием Антониадисом с острова Самос, который придерживался афонской традиции в отношении к схиме: на Святой Горе она считается не наградой монаху за его добродетельную жизнь, а поводом к умножению подвигов.
«Для монаха схима, засаленная от многолетнего употребления, предпочтительнее новой», – говорил монах Паисий Святогорец.
Так и старец Амфилохий был пострижен в великую схиму своим старцем в возрасте двадцати пяти лет.
Старцу Макарию в течение какого-то времени пришлось отлучаться из кельи, так как его назначили служить священником в храме Благовещения в соседнем селе, которое почему-то называется Камбос («зелёная равнина»), хотя и расположено на каменистой горе. Духовность и учение Макария оказывали благотворное влияние на его жителей. Они, по большей части земледельцы, отличались от жителей Хоры и Скалы[147] своей простотой и бесхитростностью. Кажется, именно под влиянием старца Макария Михаил Пандельос (таким было мирское имя Аполлоса) оставил живописный Камбос и поселился в келье Аполлоса, или в Горячих Водах, как называли её местные жители.
Макарий был монахом строгой жизни и вёл свою лодку к Царству Небесному на вёслах богослужения и телесного труда, в которых никогда не был ленив. До глубокой старости он соблюдал в келье монастырский устав. Один старый монах рассказывал мне: «Старец никогда не забывал, что он уже не игумен монастыря Святой Троицы на Самосе, но всё равно совершал богослужения с двумя-тремя послушниками величественно и точно, строго по Уставу во всех его подробностях. По воскресеньям и праздниками утреня начиналась в три часа ночи, а литургия заканчивалась после одиннадцати».
С 1935 года Аполлос стал жить один, но продолжал точно соблюдать суточный круг богослужений, как это было при жизни его старца. Утреню и вечерню в церкви он всегда совершал в установленное для них время. Всякий раз, когда мы посещали его келью, все службы совершались своевременно. Не имея светского образования, он был воспитан богослужением, благодаря чему его необразованность была совершенно незаметной во время чтения и пения. Его слово было кратким и ёмким. От него никогда нельзя было услышать насмешек и осуждения. Несмотря на своё одиночество, он никогда не старался завлечь к себе послушников невероятными рассказами и восхвалением своей пустынной жизни. Его вид говорил сам за себя: «Я здесь живу; если хочешь, приходи и посмотри». Бог время от времени говорил в сердце какого-нибудь благоговейного человека, внушая ему продолжить монашескую жизнь в этой келье, но ненавистник всякого добра поднимал свои волны до небес и дул со страшной силой, пытаясь погасить светильник кельи.
Аполлосу, как игумену, любящему пустыню и этим подрывавшему престиж игуменского сана, епископ грозил лишением монашества, и потому он сам ушёл из монастыря на Самосе, чтобы сохранить в себе ревность к подвигу. Оставив игуменство, он продал доставшийся ему от отца дом и купил известь для ремонта храма в келье, но дьявол не дал осуществиться его желанию. По этой причине Аполлос постоянно напевал стих из псалма: «Един есмь аз, дондеже прейду»[148]. И с тех пор, как он умер, в его келье больше не совершается богослужение и не звонит колокол.
Горько говорить об этом, но пусть всё-таки будет сказано о незначительности нас, игуменов. Именно облечённые высоким церковным саном люди вместо того, чтобы быть вечными возжигателями светильников, зачастую становятся их гасителями, и не только… Бог повелел нам быть яркими факелами, по словам святого Исидора Пелусиота, а мы гаснем и дымим, так и не успев никому осветить дорогу.
Телесным трудом для Аполлоса было поддержание порядка в хозяйстве кельи и возделывание небольшого огорода. Всё у него было аккуратным, как во всех островных селениях: сад, возделываемый руками подвижника, небольшой источник, дававший воду для кельи, которая была просто раем. Отец Аполлос ласково принимал нас под развесистой смоковницей, посаженной перед входом в келью трудолюбивыми отцами, и усаживал на каменных скамьях вокруг мраморного стола, на котором были нацарапаны десятки имён паломников, как греков, так и иностранцев. (В келье была и книга посетителей, но паломники, полагая, что книга когда-нибудь пропадёт, предпочитали увековечивать свои имена на мраморе, забрать который никому не придёт в голову. В итоге они оказались правы.) Отец Аполлос приносил нам плоды смоковницы, которую Священное Писание то воспевает, то проклинает, – свежие летом и сушёные зимой, а также душистую ракию собственного производства. Меня впечатлило то, что хотя на острове было множество привозных спиртных напитков, которые на рынке легко можно было купить по низкой цене (их ввоз не облагался налогом), но он никогда не предлагал их вместо своей самодельной ракии. Как-то я спросил его:
