— Какой цели, Рихард?
— Ну, для того, чтобы быть Рихардом Зорге. Быть человеком, от которого зависят исторические решения.
Он, казалось, наслаждался ее удивлением.
— Что за исторические решения, Рихард? Говори же наконец так, чтобы я могла понять.
— Что ж, пожалуй, пора сказать тебе все о… Рихарде Зорге. Ты много сделала для меня и для моей родины. Но для того, чтобы я мог тебе верить во всем, ты должна знать, кто я. И тогда или ты станешь моей помощницей, моим вторым «я», или…
— Или, Рихард? Говори же наконец, чтобы я могла понять.
Нетерпение прозвучало в ее голосе. Она даже хлопнула ладонями по подлокотникам кресла.
— Тогда слушай, дорогая. Ты уже знаешь, что немцы добились крупных успехов на Востоке и угрожают Москве. Если не случится чуда, Москва падет и этот сумасшедший из Браунау будет праздновать рождество в Кремле. Дело Сталина проиграно, если он не получит свежих войск с Дальнего Востока. Миллион хорошо обученных и вооруженных солдат мог бы спасти его. Красные не могли их взять, пока не были уверены в намерениях японцев. И я с твоей помощью сообщил им о планах сынов Страны восходящего солнца. Другими словами, я дал Сталину этот миллион солдат. Впрочем, точнее, не ему. Я сделал это для русского народа, для родины моей матери и, значит, для моей родины. Эти закаленные сибиряки спасут Москву и погонят гитлеровцев. А это, как я полагаю, окажет решающее влияние на весь ход войны: ее выиграют русские. Теперь тебе, надеюсь, понятно?
Биргит медленно поднялась с кресла и прислонилась спиной к шкафу.
— Рихард, ты сведешь меня с ума. Что это? Или ты рассказываешь мне содержание романа, который собираешься написать?
Зорге подошел вплотную и заглянул ей в глаза.
— Нет, именно так и есть. Рихард Зорге пользуется одновременно полным доверием Иосифа Сталина и Адольфа Гитлера. Оба они верят каждому слову моих сообщений. Но Гитлеру я сообщаю чепуху, а Сталину — правду. Правду, которая делает Советскую Россию сильнее. Не забывай, что мой дед Альберт Зорге был не только пруссаком, но и коммунистом, и другом Карла Маркса. А я внук своего деда.
Лицо Биргит стало таким же желто-серым, как и шкаф, к которому она прислонилась. Зорге пристально глядел на нее.
— Понимаешь теперь, кто я?
— Да, Рихард, понимаю. Ты… ты русский шпион. Он отступил на несколько шагов.
— Ничего ты, Биргит, не поняла. Абсолютно ничего!
— Нет, Рихард… Ты шпион! Плечи Зорге устало опустились.
После продолжительной паузы он тихо, но убежденно, с трудом сдерживая волнение, сказал:
— Я не шпионю, я борюсь за великое дело.
— Это слова, Рихард!
— Нет, Биргит, ты сама убедишься в этом. Идет жестокая борьба не на жизнь, а на смерть между немцами, одурманенными Гитлером, и русскими. Между фашистами и коммунистами. Я коммунист и на стороне коммунистов. И я сделаю все, чтобы красный флаг с серпом и молотом развевался над рейхстагом! Чтобы люди навсегда избавились от ужасов фашизма! Навсегда!
Зорге остановился. Он взглянул на Биргит, по-прежнему плотно прижимавшуюся к дверце шкафа.
— А ты посчитала меня за какого-то шпиона? Я… И вдруг шпион?! Кто такие шпионы, Биргит? Негодяи, продающие чужие секреты за презренный металл. Мне не нужны деньги. Я борюсь за великую идею! А ты… Стыдись!
Ом шагнул к ней.
— Что же ты молчишь? Тебе нечего мне сказать? Он так требовательно взглянул на нее, что она не могла не ответить.
— Все это ужасно, Рихард. Чересчур ужасно, чтобы я сразу могла понять.
Она говорила так тихо, что он едва разбирал слова.
— Ужасно? Ты все же ничего не поняла. Впрочем, я думаю, до тебя все дойдет, когда гитлеровцы потерпят поражение. И это будет не рядовое поражение. Отступление немцев от Москвы будет началом крушения гитлеровского рейха. Знаешь, пройдут годы, и историки будут утверждать, что поворотный пункт второй мировой войны произошел не раньше января будущего года, точнее — в декабре 1941 года, в сражении под Москвой. Я предсказываю, суммируя все сведения, что это сражение произойдет именно в декабре. Раньше русские не успеют перебросить на Запад сибирскую армию. А некоторые историки, вероятно, напишут, что к этому великому решению пришли еще раньше, в конце сентября, и вот здесь, здесь, в этой скромной комнате.
Лицо Зорге покрылось красными пятнами.
— Что ты молчишь? Поняла ты хотя бы мотивы моего поведения? Согласна, что я прав?
Она несколько раз судорожно вздохнула, прежде чем ответила.
— Почему, — прошептала Биргит пересохшими губами, — почему ты обязательно хочешь поражения Германии? Почему ты вмешиваешься в войну?
— Я ненавижу фашистов и их сумасшедшего фюрера. И как коммунист, не могу сидеть сложа руки, когда решается судьба мира.
Он подошел к письменному столу, вылил остатки коньяка в рюмку.
— Выпей, моя девочка!
Она взяла рюмку обеими руками, как ребенок, поднесла ко рту и, выпив до дна, передернулась, как от горького лекарства.
Зорге улыбнулся.
— Почему ты дрожишь? Ты все еще считаешь меня презренным шпионом?
— Нет, Рихард, это… страх. Она не могла побороть дрожь.
— Страх? Почему страх?
— Страх, — повторила она. — Я боюсь, Рихард.
Он презрительно рассмеялся прямо в лицо Биргит.
— И это все, что ты можешь сказать?
Она не ответила. Рихард внимательно разглядывал девушку. Так стояли они, не двигаясь, друг против друга.
Наконец Зорге увидел, что не в силах заставить ее перебороть страх. Тогда он решился на крайнюю меру. Быстро подойдя к двери, распахнул ее.
— Уходи!
Биргит не двигалась.
— Уходи сейчас же! Она не шелохнулась.
— Вон, трусливое ничтожество! — закричал Зорге.
Грубый окрик подействовал на Биргит. С трудом переставляя ноги, она двинулась к выходу. Но вдруг пошатнулась и оперлась о стену, чтобы не упасть. Дверь оставалась открытой настежь. В нее врывался холодный ночной ветер и трепал волосы Биргит.
Рихард стоял посредине комнаты. Засунув руки в карманы и высоко подняв подбородок, он с напускным спокойствием наблюдал за Биргит.
— И все же… большое спасибо, девочка! Она взглянула на него.
— За что, Рихард? Он не ответил.
— За что, за что же, Рихард?
— За то, что сделала, Биргит, для моей родины. За твою долгую жизнь, которая будет очень долгой после конца моей короткой. За твою любовь.
— Короткой жизни… Почему жизнь должна быть короткой, Рихард?
— Моя — да, а свою ты спасешь. Спасешь сейчас. Эта дверь — в долгую спокойную жизнь. Я рад, что ты избрала этот путь, дорогая. Так лучше для тебя.
Биргит широко раскинула руки и схватилась за косяки двери.
