Всего два часа быстрой езды — и действительно полный комфорт.
Но никто из нас — тем более я, бедная страдалица! — не допускает и мысли, чтобы еще два часа трястись по ухабам. Любезный офицер говорит, что есть здесь две комнаты, весьма убогие, далеко не европейского уровня, но ведь у нас с собой постельные принадлежности, не так ли? И свои слуги?
В кромешной тьме подъезжаем к дому. Мансур и Али бегают с фонарями, готовят постели, зажигают примус для чая. Жаль, что с нами нет расторопного Субри — Мансур страшно медлителен и неповоротлив. Приходит Мишель и принимается критиковать Мансура. Тот перестает вообще что-либо делать, начинается склока. Я выплескиваю на них весь свой скудный арабский, Мансур пугается и снова начинает хозяйничать.
Вот уже принесены простыни, одеяла — и наконец я падаю. Приходит Макс с вожделенной чашкой чаю. Он бодро спрашивает, правда ли я плохо себя чувствую. Я говорю «да», жадно выхватываю чай, заглатываю четыре таблетки аспирина. Чай кажется мне нектаром! Никогда, никогда в жизни я так не наслаждалась! Я откидываюсь на подушки, закрываю глаза.
— Мадам Жако, — бормочу я.
— Что? — пугается Макс. Он склоняется надо мной. — Что ты сказала?
— Мадам Жако, — повторяю я.
Мне-то известно, о чем я говорю, но произнести всю фразу я не в силах, она от меня ускользает. Лицо у Макса мигом становится участливым, как у больничной сиделки.
Он пробует успокоить меня:
— Мадам Жако сейчас здесь нет! — Он знает, что с больными лучше не спорить.
Я бросаю на него безнадежный взгляд. Глаза у меня сами закрываются. Кругом еще шумят, готовятся к ужину. А мне-то уже все равно — скорее спать! — я ничего больше не хочу.
В тот момент, как я готова полностью отключиться, в памяти всплывает хвост цитаты, но откуда?
— «Completement[80] в нокауте!» — Я повторяю ее с удовлетворением.
— Что? — спрашивает Макс.
— Мадам Жако! — четко говорю и засыпаю.
После того как лег спать совершенно разбитым, так чудесно проснуться на следующее утро свежим и полным сил. Я с удивлением чувствую прилив энергии и страшный голод.
— Знаешь, Агата, — говорит мне Макс, — кажется, у тебя вчера вечером был сильный жар. Ты, по-моему, бредила. Все время говорила о какой-то мадам Жако.
Я смотрю на него уничтожающе, потому что не могу ответить с полным ртом. Наконец, прожевав яичницу, говорю.
— Чепуха! Если бы ты потрудился выслушать, ты бы понял, о ком идет речь. Но ты ведь думаешь только о теллях на Балихе!
— Но они правда любопытные, — сразу заводится Макс. — Если прорыть парочку траншей в этих теллях Входит Мансур, его дурацкая, но честная физиономия сияет. Он спрашивает, как себя чувствует хатун. Очень хорошо, говорю я. Похоже, вчера он очень расстроился из-за того, что я заснула, не дождавшись ужина.., и никто не осмелился меня разбудить. Не подать ли мне еще одно яйцо?
— Подать, — говорю я, хотя съела их уже четыре.
Если Мансур успеет пожарить его за пять минут, это будет в самый раз!
Около одиннадцати отправляемся на Евфрат. В этом месте река очень широка, местность кругом плоская, выцветшая, в раскаленном воздухе дрожит марево. Все выдержано в тонах, которые Макс применительно к керамике называет «охристой гаммой».
В Ракке через Евфрат переправляются на примитивном пароме. Мы становимся в очередь за другими машинами и около двух часов ждем парома.
Несколько женщин приходят за водой с жестянками из-под керосина, другие стирают белье. Эта группа напоминает рельеф на фризе: высокие фигуры, облаченные в черное, нижняя часть лица скрыта от нескромных взглядов, гордо поднятая голова, огромные, сплошь в каплях воды, жестяные посудины; движения медленные и плавные, как в танце.
Я с завистью думаю, что, наверное, это очень здорово — спрятаться под паранджу, скрыться от всех. Сама видишь всех, а тебя — никто…
Достаю зеркальце и пудру из сумочки. Да уж, такое лицо явно стоило бы прикрыть паранджой!
В душе тем временем шевельнулось сладкое предвкушение: скоро цивилизация.
Я начинаю мечтать…
Шампунь, шикарный фен для волос. Маникюр… Фаянсовая ванна, краны с холодной и горячей водой. Соль для ванны. Электрический свет… И туфли, туфли, туфли!
— Что с тобой? — слышу я вдруг голос Макса. — Я тебя дважды спросил, заметила ли ты вчера вечером второй телль по дороге из Телль-Абьяда?
— Нет, не заметила.
— В самом деле?
— Да. Вчера вечером я вообще ничего не замечала.
— Он более поврежден, чем другие. Эрозия на восточном склоне. Интересно почему…
— Мне надоели телли! — говорю я твердо.
— Что?
Макс в ужасе уставился на меня, словно средневековый инквизитор, услыхавший особо изощренное святотатство.
— Не может быть!
— Я думаю сейчас совсем о других вещах.
И я перечисляю ему эти вещи, начиная с электрического света, а Макс, проведя рукой по затылку, вдруг говорит, что и сам не прочь прилично постричься. Мы сходимся на том, что страшно жаль, что нельзя из Шагара сразу перенестись, скажем, в «Савой». Теряется острота и очарование контраста. Когда проходишь через стадию относительно сносной пищи и частичного комфорта, то наслаждение от электрической лампочки или водопровода как-то притупляется.
А вот и паром! «Мэри» осторожно съезжает по наклонному настилу, «Пуалю» за ней. Вот мы уже на середине Евфрата. Ракка удаляется от нас. Она очень красива: саманные домики, характерные восточные силуэты.
— Охристая, — говорю я.
— Ты про тот полосатый горшок? — спрашивает Макс.
— Нет, — говорю я. — Ракка…
И снова повторяю это имя — на прощание, перед тем как вернуться в царство электричества… Ракка…
Глава 11
До свиданья, Брак!
Лица знакомые и незнакомые! Наш последний сезон в Сирии. Мы копаем теперь в Телль-Браке, раскопки в Шагаре завершены. Наш дом, построенный Маком, с необыкновенной торжественностью передан шейху Он уже раза три занимал деньги под этот дом и весь в долгах, но ходит с важным и гордым видом законного хозяина. Понятно, что такой дом весьма повышает пресловутую «репутацию»!
— Хотя очень вероятно, — говорит Макс, — что этот дом свернет ему шею.
Он уже объяснял шейху долго и с чувством, что нужно очень следить за крышей и вовремя ее чинить.
— Конечно, конечно! — Шейх ни с чем не спорит. — Иншаллах, все будет как надо!
— Слишком много «иншаллах»! — замечает Макс. — Боюсь, вместо ремонта тоже будет сплошной «иншаллах»!
Дом, шикарные золотые часы из Лондона, а также лошадь переданы шейху в дар (это помимо компенсации за возможную потерю урожая и арендной платы). Удовлетворен шейх или разочарован, сказать трудно. Он беспрерывно улыбается и выказывает всяческую признательность, но в то же время делает попытки получить дополнительную компенсацию «за испорченный сад».
