глазах со всей своей культурой, со всеми правилами и обычаями рушится) в тот народ, что обращен к концу, к последним временам и Страшному суду. В народ, который испокон века живет так, чтобы всегда быть готовым предстать перед Господом.
С другой стороны, периоды долгого и прочного успокоения почти всех возвращают обратно в жизнь, которую принято считать нормальной. В 1917 году в стране, разоренной бедствиями Первой мировой войны, один народ перешел в другой, и это обеспечило большевикам победу. В общем, для всех тех, кого условно можно назвать «народом веры» (а он и интересует Платонова), реальность – маленький суетливый поплавок, пляшущий на поверхности воды, в то время когда любому ясно, что суть – в рыбе, которая вот сейчас подошла к наживке и то ли уже клюнула, заглотнула крючок, то ли еще только примеривается.
Просто для иллюстрации: в привычной нам истории Петр I – главный герой платоновской повести «Епифанские шлюзы» – это: сухопутные и морские победы, реформа госаппарата, Ништадтский мирный договор; и в этой череде громких событий брадобритие – мелкий эпизод борьбы с традиционной русской косностью. Для «народа веры» же все наоборот, в его мире указ Петра означает, что человек, созданный по образу и подобию Божьему, теперь окончательно порывает со Всевышним, делает все, чтобы походить на сатану. Так же и для Андрея Платонова, что бы он ни писал, трагедию или гротеск.
В сентябре 2004 года я принял участие в конференции, посвященной Андрею Платонову, по преимуществу – роману «Чевенгур». Услышанное на ней неожиданно легко соединилось с представлениями о русской истории, которые бродили во мне лет двадцать назад, когда я еще профессионально ею занимался. Многое было дополнено до целого, так что стало казаться, что можно связно объяснить и собственную судьбу Андрея Платонова, и судьбу его народа.
Корень платоновского народа весьма древен. Известно, что христианство, каким оно появилось на свет Божий, было религией «конца». Первые поколения христиан, видя, что чаша человеческих грехов переполнена, верили, что второй раз Христос ступит на землю уже при их жизни, при них придет время Страшного суда и торжества праведных. Потом, хотя за столетия большинство шаг за шагом и смирится, привыкнет к тому, что знать час Его нового явления не дано никому – пути Господни неисповедимы, – эта загнанная в подполье начальная вера то и дело будет вырываться на поверхность.
На ХV век падает сразу три важных для нас события: отказ Москвы утвердить унию католической и православной церквей, подписанную на Ферраро-Флорентийском соборе главой русской церкви архиепископом Исидором; захват турками столицы православия – Константинополя и освобождение Москвы от татаро-монгольского ига. Под их влиянием Русь пересматривает отношения между собой и миром. В том, что произошло, церковные литераторы ХV века увидели ясное свидетельство, что Христос и вправду повернулся лицом к тонущим в грехах и страданиях потомкам Адама. Они настойчиво стали убеждать московских князей, что именно им суждено возглавить поход сил добра, сыграть главную роль в спасении и распространении истинной веры.
Это был взгляд, с одной стороны, обращенный к концу, а с другой – неслыханно, к самому престолу Господню, возносивший и Русскую землю – новую Святую землю, и русский народ – единственный сохранивший истинную веру, новый народ Божий, а также русских царей – Его наместников на земле.
Страна это приняла легко и сразу, возможно, потому, что, затерянная среди лесов и болот огромной восточно-европейской равнины, почти отрезанная при татарах от остального мира, и сама чувствовала себя, словно монах в скиту. Доктрина «Москва – Третий Рим», настаивающая, что дальше не будет ничего, этот Рим – последний, на нем и кончится земная жизнь – именно от заброшенности и одиночества, от ненужности компромиссов с окружающим миром.
Такое понимание самих себя и своего назначения позволило стране в относительной гармонии прожить почти полтора века, в частности, без особых потерь восстановить царство после Смутного времени. Однако в середине XVII века из-за литургических нововведений патриарха Никона случилось то, что вошло в историю как раскол русской церкви. Следом за церковью раскололось и все русское общество.
Травма эта по глубине и последствиям оказалась страшнее, чем татаро-монгольское иго. В последующие годы с обеих сторон не раз делались попытки зарастить рану, но то ли синодальным, на равных – старообрядцам не хватало терпения и терпимости, то ли оба понимания мира разошлись слишком далеко, соединить края разрыва так и не удалось. Более того, синодальная церковь официально объявила староверов еретиками и схизматиками, а среди староверов, в свою очередь, все шире стало распространяться убеждение, что и царство, и церковь безблагодатны, что Русью, Святой землей, под личиной богоизбранного царя давно правит сам антихрист.
Староверы, пытаясь спасти от греха себя и своих близких, уходили в леса, бежали в глухие окраинные места, а то и за пределы государства. Когда власть все же их настигала и они видели, что зло – везде, ждать помощи неоткуда, эти инако понимавшие мир люди, чтобы предстать перед Господом незапятнанными, в белых одеждах, целыми деревнями, от старика до только что родившегося младенца, превратив избы в домовины [3], сжигали себя во славу Божию.
До середины XIX века, когда Россия окончательно вышла на свет Божий и увидала большой сложный мир, ей еще удавалось верить, что все за её пределами – иллюзия, фантом. Но куда страшнее был другой удар: иные страны, народы никак не были готовы признать в ней своего вождя и учителя. Последовавшие вскоре военные неудачи, в первую очередь, Крымская война лишь подтвердили, что чувство правоты и перед собой, и перед Богом, дарованное народу три века назад, на исходе.
Философ Николай Федоров, проживший, как и Андрей Платонов, много лет в Воронеже, начал писать вскоре после Крымской войны, когда в обществе шло её осмысление. Он был из первых, кто понял, что старое основание русского государственного порядка себя исчерпало. Окончательное разделение святого народа, разное в нем понимание, куда и как должна идти страна, зашло слишком далеко, лишило его силы. И вот, Федорову, давшему новый комментарий к Евангелиям Христа, пусть пока только на бумаге, но удалось преодолеть прежний раскол. Соединить их должно было его «Общее дело».
Для этого Федоров не просто сохранил – бесконечно усилил обе трактовки «Москвы – третьего Рима» и нашел точку, где они сошлись. Верховной власти он указал путь, идя по которому она найдет, вернет и подтвердит свою санкцию на жизнь – неразрывную связь с Господом – и в считанные годы одного за другим сокрушит внешних врагов. То есть свершится главное: вся земля станет уделом русского царя и тем в мгновение
