И дело, в первую очередь, было не в идее, то есть не в текстах, — дело было в ощущении музыки. У Сережки есть счастье в том, что он поет. А это мало в ком есть. Этого нет ни в Бутусове, ни в Шевчуке. Даже у Майка этого нет: у него рок-н-ролл был «звездностью»... В «Сенсимилье» эта радость была особенно слышна.
А из-под темной воды бьют колокола.
Из-под древней стены — ослепительный чиж.
Отпусти мне грехи первым взмахом крыла.
Ну отпусти мне грехи, ну почему ты молчишь?!
Б. Гребенщиков. Бурлак [73]
Знакомство БГ с «Разными людьми» имело неожиданное продолжение. Буквально через неделю после харьковских концертов он позвонил Чернецкому и предложил совершить совместное рок-паломничество на Соловецкие острова, выступив по пути в Архангельске и Северодвинске. Вся выручка от этой благотворительной акции (инициатором ее проведения стали газета «Северный рабочий» и рок-газета «Кайф») должна была пойти на закупку стройматериалов для восстановления Соловецкого монастыря, одного из трех главных мест русской святости. В число коллективов, которые отбирал лично Гребенщиков, вошли также ленинградские «Трилистник», «Сезон дождей» и московский «Крематорий» (дал согласие, но не смог приехать Макаревич).
Харьковчане из-за неудачного расписания «Аэрофлота» прилетели за двое суток до общего сбора. Пока в гостиницу подтягивались остальные бэнды и бригада журналистов, в номере «РЛ» не стихал шабаш — песни, звон стаканов, взрывы смеха и цыганские пляски. Из любопытства к ним заглянул Гребенщиков.
— Когда Боря зашел и тихо присел в уголке, — рассказывает Чернецкий, — мы продолжали гулять, не сбавляя оборотов. Он тоже включился: травил байки, ржал, даже спел на английском «Gipsy». Была общая неуемная радость. Как к живому богу [74] к нему никто не относился.
Вспоминают, что, слушая Чижа, БГ блаженно жмурился и забывал вовремя стряхнуть пепел с папиросы. Было опасение, что в конце концов он прожжет свои старенькие джинсы. «И пойми его!.. — комментирует Чиж. — То ли песня нравится, то ли девку вспоминает».
— Я просто слушал внимательно, как он поет, — поясняет Борис Борисыч, — потому что он пел так, как я никогда не слышал. Вот само это волжское произношение слов... Русский язык, который я впервые осознал. Сережке я обязан, на самом деле, очень многим: слушая его, я чуть-чуть по-другому услышал все эти песни.
(Если учесть, что в ту пору БГ ходил «беременный» концептуальным «Русским альбомом» [75], встреча с Чижом могла стать для него действительно полезной. Во всяком случае, Борис Борисыч признает, что всегда «брал свое там, где видел свое». После Соловков, вспоминал он, у него «вдруг пошли только русские песни. “Дубровский” написался за час, почти без моего участия. Песни “Бурлак” и “Стакан молока” были написаны за один день».)
После концертов в Архангельске и «закрытом» Северодвинске, где строили атомные подлодки, паломники погрузились на ледокол «Руслан», предоставленный спонсором, оборонным «Севмашпредприятием». В обычное время его команда состояла из дедков предпенсионного возраста. Но, узнав, что на Соловки поплывут Гребенщиков с толпой рокеров, в экипаж всеми правдами и неправдами проникла флотская молодежь. Капитан, опасаясь возможных ЧП, строго-настрого запретил матросам общаться с музыкантами. Но куда там!.. В каюты уже волокли ящики с водкой и вином.
Вскоре из иллюминаторов повалил марихуанный дым (погуще, чем из корабельной трубы), забренчала гитара, и раздался хрип Чернецкого: «Бля буду, сука, в натуре, волкодавы!..» Грустный 33-летний кэп (он был самым «старым» в экипаже) обреченно махнул рукой и ушел в свою каюту — пить коньяк с Гребенщиковым.
Чиж сумел отличиться даже на фоне этого беспредела. Вернувшись домой, Чернецкий рассказывал: «Плывем на Соловки. И тут Чижу вместе с Сергеем Березовым, басистом из группы БГ, приходит в голову мысль... открыть кингстоны. И что ты думаешь? Открыли!.. Благо в ледоколе предусмотрена такая вещь, как тепловой ящик, и корабль на дно не пошел».
Чиж добавляет: «А еще мы выпили весь спирт из компаса». Когда глубокой ночью у рокеров закончилось «горючее», его осенило: «Я знаю, где есть!» Оказалось, в корабельном компасе, где стрелка плавает в этиловом спирту. Экипаж им не препятствовал: рокеры уже напоили-обкурили всех, кого смогли. Фактически это был Корабль-Призрак, Летучий Голландец.
Страждущие проникли в рулевую рубку, вскрыли компас, а вместо спирта залили забортную воду. Тот факт, что ледокол после этой диверсии не сбился с курса и не наскочил на отмель, можно считать настоящим чудом. (Возможно, паломников уберегли две большие храмовые иконы, которые БГ вез в подарок соловецким монахам.)
Музыка «Маяка», звучавшая по трансляции, рокеров не грела, и харьковчане предложили поставить «Буги-Харьков».
— Когда Боря услышал эту кассету, — рассказывает Чернецкий, — из радиорубки он ее уже не выносил. По всему кораблю звучали исключительно Том Петти и Чиж. Именно тогда «Хочу чаю» и стала любимой песней БГ, а саму кассету мы ему потом подарили.
— Борис Борисыч всё равно вращался в своем кругу, — комментирует Чиж. — Я старался к нему не подходить. Рожу всунуть, засветиться: «А вот, ребята, еще на меня посмотрите!» — да ну, на фиг...
(Если учесть, что главным для человека, который занимается рок-н-роллом, Гребенщиков называет чувство юмора и чувство реальности, он сумел заметить, что в Чиже оба этих качества сочетались на редкость удачно: «Удивительно скромный. Когда нам хотелось выпить и песни попеть, его приходилось вытаскивать. Для меня он удивительно чистый человек. И был, и есть».)
К Соловкам пристали в день рождения Пола Маккартни. Святые места сразу заворожили рок-паломников. У Чижа был к островам свой личный интерес: во время Великой Отечественной здесь прошел школу юнг его отец. В семейном альбоме есть фотография: на палубе боевого корабля выстроился экипаж, а сбоку выглядывает пацан в бескозырке, Коля Чиграков.
— Я был совсем маленьким, — вспоминает Чиж, — когда он рассказывал про Соловки, про флотскую службу. Он брал баян, садился и пел «Раскинулось море широко». А на руке у него была татуировка: «Северный флот».
Чиж попытался даже отыскать казарму, где жил отец, но там, естественно, уже ничего не осталось.
Первый в истории России рок-концерт, благословленный церковью (!), должен был пройти прямо под стенами монастыря. Но вовремя сколотить подмостки помешал густой туман. Выступать пришлось в монастырских покоях. В древнюю залу набились практически все островитяне, включая стариков и сопливых детей. Под низкими сводами стояла такая духота, что по стенам стекал конденсат. Рокерам приходилось
