ты писал свои рассказы? О фарце на Невском? О скандалах в Восточном ресторане? О драках с Асиными кавалерами? А ты, благодаря этому удивительному везенью, получил уникальный опыт и неисчерпаемые темы для литературы. У нас нет другого писателя-вохровца, наделенного к тому же талантом и какой-никакой душой. Ты — единственный. И твои произведения о лагере наиболее сильные из всего, что ты пока написал.
Мне показалось, что я ошарашила Сергея сообщением о свалившейся в юности на него удаче. Он сам о ней не догадался и по достоинству не оценил.
Но мы вовсе не всегда стремились поддеть друг друга носком кованого ботинка. Вот совсем другой пример.
Апрель 1979 года, из Нью-Йорка в Бостон
Милая Люда!
Знаешь ли ты, что твою повесть транслировали по Би-Би-Си? Мне сказал Поповский. Очень хочу повидать тебя. Я тут зашел в книжную лавку Мартьянова и попросил Довлатова и Уфлянда — взглянуть. Старик Мартьянов бодро закивал и вынес мне Алданова и «Кюхлю».
В жизни всегда есть место комплексам!
Твой собрат по перу,
СД
А вот еще один пример довлатовских комплиментов. И в этом случае я совершенно не желаю сомневаться в его искренности не просто потому, что он советовал печататься дальше, но и потому, что я знаю: эту похвалу я заслужила.
Милая Люда!
Я желаю выразить тебе литературный комплимент. Я прочитал твоих «Родственников». Там дядя очень натурально разговаривает: «Это ее брат, пожалуйста». Передавать акцент очень трудно. Это мало у кого получается (См. С. Довлатов. «В гору». «Время и мы», № 38).
У советских писателей неизменно что-то «моя твоя не понимает». Даже у Искандера плохо написан акцент. Не говоря о Ефимове. Там у него грузин произносит — «польт не трэба». Кошмар. [Кстати, Ефимов, которому я это рассказала, категорически утверждает, что ни в одном его произведении нет фразы «польт не трэба». — Л. Ш.]
Теперь о Перельмане. X. утверждает, что Перельман заведовал в «Литгазете» выдачей клея и был уличен в злоупотреблениях.
Аркаша же Львов <…> глуп почти неправдоподобно для еврея. Он глуп какой-то уральской глупостью. Вершина его духовных представлений — это когда барышня пытается его укусить, а он ее толкает и уходит. Приезжай скорее. Я тебя обязательно познакомлю с Гришей Поляком («Серебряный век»). Это единственный культурный издатель в Америке (но и самый бедный).
У нас теперь большая квартира. Настолько, что можно всем одновременно поссориться. Пью я теперь совсем мало, Лена уходит из НРС. Это жестокое учреждение.
Люда! У тебя есть набор «Коллег» из «Времени и мы». Почему же ты не издашь книжку? Это стоит 800 долларов.
Твой С.
В то время я была начинающим автором, ничего не смыслящим в процессе и стоимости книгопроизводства. Но, вывезя с собой в Америку все совковые комплексы, я категорически не желала заниматься «самиздатом». Мне представлялось, что публиковать свои произведения за свой счет в мире, где нет цензуры, препон и рогаток, — не только не престижно, но просто неприлично (прожив на Западе достаточно долго, я уже не столь категорична). Сегодня для меня дело совсем не в престижности, а в маркетинге. Чтобы книга попала в библиотеки, книжные базы и магазины, нужна реклама. У самодельной книги нет каналов распространения, нет шансов на рецензии, которые читали бы не только друзья, но и закупщики книг. Конечно, автор сам может рекламировать книгу в различных периодических изданиях, платя за это деньги, которые сведут на нет возможную выручку за книгу. Поэтому самодельные книги чаще всего остаются в ящиках у автора в кладовке и служат подарком друзьям на дни рождения. Довлатов, который прекрасно разбирался в книгоиздании, думал иначе.
14 января 1980 года, из Нью-Йорка в Бостон
Милая Люда!
Вчера с Гришей написали тебе письмо. Гриша вечером унес его, должен сегодня отправить. Ночью позвонила Юля Тролль [13] (ее официальная профессия — чревовещательница. Окончила цирковое училище по кафедре чревовещания). Она сообщила, что Виктор Перельман намерен (и пишет это ей, а не мне) не печатать меня больше. Это я ему отвечаю. Исследуй мое письмо, как знаток моих комплексов.
Целую,
С.
Дорогой Виктор!
Юля Тролль передала мне Ваше «печатать не будем». Я ужасно расстроился. Объясню, в чем дело. Откровенно говоря, в русских публикациях я сейчас не заинтересован. Не именно у Вас, а где бы то ни было. Да и печатать мне, в общем, нечего. Надо дописывать роман. Надо что-то зарабатывать. Надо делать газету. Реставрировать личную жизнь и т.д.
Так что ощущение странное. Как будто от незнакомого человека получил записку: «Прошу на мой юбилей не являться».
Что же меня так расстроило? (растроллило?) Вы меня печатали неоднократно. Рассказы мои при оценке журнала неоднократно упоминались в положительном смысле. И вдруг «печатать не будем».
Чтобы написать такое, редактор должен быть лично глубоко оскорблен. Что значит — «печатать не будем»? А если я напишу «Белые ночи»? Значит, дело в личной обиде.
Эмигрантский круг тесен. Сплетников много. Уже и Седыху что-то нашептали, но он пренебрег. И Марку Поповскому тоже. Ладно…
Я признаю за собой некоторую устную беспечность. Однако решительно не помню, чтобы в Ваш адрес я допускал унизительные или враждебные акции. Разрешите Вас в этом торжественно заверить. Я знаю, в каких условиях делается ежемесячный несубсидируемый журнал. Допускаю, что у Вас есть недоброжелатели. Догадываюсь о каких-то личных и творческих комплексах — удел всякого нормального человека. И все-таки… Вы оттолкнули талантливых Каганскую [14], Рубинштейн [15] и Люду Штерн, знаменитую как раз тем, что за всю жизнь не испортила отношений ни с одним человеком…
Подумайте, Вы же редактор, а не бубновый валет. Журнал мне по-прежнему нравится. Ваш энтузиазм и мастерство вызывают глубокое и дружеское уважение. От души, поверьте, желаю Вам и Вашему журналу успеха и процветания.
Ваш С. Довлатов
Меня растрогали две фразы в предыдущем довлатовском письме. Во-первых, выражение «признаю за собой некоторую устную беспечность». Так элегантно Сергей называл свои высказывания о друзьях и знакомых, называя их сволочами, гнидами, подонками, падалью и т. д. На моей памяти в компаниях он так часто характеризовал Перельмана. А во-вторых, «вы оттолкнули Люду Штерн, знаменитую как раз тем, что за всю жизнь не испортила отношений ни с одним
