Король облегчил им задачу. Еще по поездки, в июле, вопреки советам самых близких друзей, он велел дать в «Придворном циркуляре» объявление о том, что миссис Симпсон приглашена на ужин, где будут только лорды, леди и прочие right honourable[69] персоны, и… она, причем одна, ибо уже близился ее развод. Позже, в августе, газеты снова упомянули ее имя в числе девяти особ из английского высшего общества, приглашенных на борт яхты «Nahlin». Тут королю следовало бы на несколько недель расстаться с миссис Симпсон и не вводить ее официально в свет, чтобы на нее не сыпались оскорбления. Если бы она после путешествия по Средиземному морю сразу вернулась в Америку, а потом несколько месяцев спустя вновь приехала в Англию, это изменило бы ход событий. Но разве влюбленные могут вести себя рассудительно?
Он, разумеется, сделал все наоборот! Две основные черты его характера, честность и упорство, стали проявляться все сильнее и острее. Прямодушие мешало королю притворяться, ибо в единственной доступной ему сфере частной жизни, в любви, он не выносил лукавства и осторожности, свойственных окружавшим его царедворцам, к которым он за двадцать лет скрепя сердце приспособился; именно упрямство дало Эдуарду мужество выдержать первые волны критики, обрушившейся на него. Благодаря этим двум качествам он сумел устоять перед ханжеством, главной движущей силой общественного мнения, коему свойственна скорее гибкость, нежели честность. Тем не менее, он лишь добился того, что общество пришло в раздражение до такой же степени, до какой был раздражен он сам. Боевой дух обеих сторон только окреп.
Общество и так было возмущено поведением короля, а он еще вздумал, сразу после возвращения из средиземноморского путешествия, официально пригласить свою подругу в Бэлморал, где она гостила у него целую неделю в обществе четырех членов королевской семьи, двух английских офицеров и американской супружеской пары, неких Роджеров. Король всего лишь воспользовался правом, которое признавали за ним обычаи двора, тем более что миссис Симпсон уже была представлена ко двору его отца; но это оказалось еще одной тактической ошибкой. Чего только об этой поездке ни говорили! В почтенном шотландском замке, принимавшем двор состарившейся королевы Виктории, фрейлины в основном проводили время за вязанием, так было и в годы правления Георга и Марии; как утверждал Гете, рассказывая о немецких княжеских дворах, придворные не могли обходиться без многочисленных церемоний, иначе они умерли бы со скуки. А теперь новый король велел оборудовать в замке кинозал; он требовал подавать ему еду, когда бывал голоден, а те, кому был нужен автомобиль, сами выходили во двор, чтобы позвать шофера.
Но хуже всего было то, что король выглядел удивительно счастливым на всех фотографиях, сделанных на Средиземном море и в замке Бэлморал. Неужели он совершенно забыл о том, что ровно год обязан носить траур по умершему отцу? Почему он всегда улыбается? Когда он был принцем Уэльским, его лицо всегда было завораживающе печальным, все девушки влюблялись в него и мечтали развеять эту грусть, как в вагнеровском «Летучем голландце». Похоже, король и его брат, наследный принц, поменялись ролями. Еще недавно, хотя традиция требовала, чтобы принц Уэльский улыбался, Эдуард вел себя не по годам серьезно; а ныне, хотя обычаи предписывают королю быть серьезным, он неизменно весел. Сомнений нет: его околдовали, эта маленькая американка собирается отнять у Англии ее короля.
IV
В начале октября церковь и общество заняли боевые позиции; у архиепископа было для этого по меньшей мере две причины. К королю он питал личную неприязнь — кстати, последний платил ему той же монетой, — однако тщательно ее скрывал. В августе священнослужителям еще дозволялось говорить и даже писать в газетных статьях о том, как тяжело больше не называть короля «возлюбленным принцем Уэльским», поскольку теперь он достойный и самостоятельный мужчина, как большинство великих мира сего, и если бы монарха избирали путем плебисцита, то он одержал бы победу над любым другим кандидатом, набрав в тысячу раз больше голосов. В августе любой священнослужитель, который проживал не в Лондоне, еще мог позволить себе подобное высказывание.
А потом архиепископ узнал, что король, хотя и желал короноваться, но предпочел бы сделать это не в соборе: будучи верующим, Эдуард никогда не придавал значения обрядам. Это вызвало определенное замешательство в церковных кругах, представитель которых спросил у премьер-министра, гарантирует ли новый король, что монархия будет по-прежнему оказывать церкви покровительство. Ответ был утвердительный; но во время пребывания в Бэлморале король ходил не только в англиканскую церковь, главой которой являлся, но однажды посетил пресвитерианский храм. Несмотря на это, архиепископ в тот же день запретил представителям сект присутствовать на коронации, назначенной на май.
Нет никаких доказательств тому, что Болдуин в те дни заключил с архиепископом особое соглашение, но все сходится именно к этому. В начале октября Болдуин снова приступил к своим обязанностям и на обеде консервативной партии заявил, что он всегда совершал ошибки в преддверие самых блистательных побед. Оставалось лишь гадать, находился ли он еще в периоде ошибок или уже вступил в период побед. Во всяком случае, он не был ни в том, ни в другом, когда 20 октября вошел в комнату короля в Форт-Бельведере, чтобы обсудить с ним вопрос женитьбы.
Как Болдуин писал позднее в своем пространном отчете, он тогда обратился к королю не как министр, а как друг. Но король, со своей стороны, не признал за ним это звание, заметив, что встречался с Болдуином и принимал его, когда уже унаследовал трон, а до этого виделся с ним лишь однажды, в Канаде. Да и само поведение Болдуина вовсе не свидетельствовало о сколько-нибудь дружеских чувствах: он позволил делу зайти слишком далеко, вместо того чтобы двумя месяцами раньше поспешить встретиться с королем и предостеречь его. Двойная роль «друга» и премьер-министра позволяла Болдуину официально не доводить дело до сведения своего кабинета, да к тому же изолировать короля от народа. Естественно, король заявил ему, что готов уладить дело с ним, не вступая в столкновение с правительством, поскольку он еще надеялся, что добьется осуществления своего конституционного права — жениться на женщине, которая ему нравится.
В ходе первой беседы Болдуин, намекая на близкий развод миссис Симпсон и комментарии прессы по этому поводу, предупредил короля, что ему следует быть осторожнее с американскими и канадскими газетчиками. Он сказал: «Это может поставить в сложное положение меня или вас, а может представлять опасность и для нас обоих». Если полагаться на его собственный отчет, на который мы здесь постоянно ссылаемся, себя он упомянул раньше короля.
