Король сначала просто выслушал совет этого человека, которому доверился, считая его джентльменом. Эдуард принял субъективное суждение Болдуина за мнение всего народа; как всегда, открытый и прямой, он сделал собственный вывод и заявил: «Я ухожу!». В действительности, Эдуард, как позднее он признался мне, до последнего дня надеялся остаться. Он тогда чувствовал, что ему необходимо быть предельно честным и со своим министром, и со своей подругой, — он считал это своим долгом. Как человек глубоко порядочный, Эдуард должен был стать на сторону этой женщины именно тогда, когда ее унизили и отвергли; как король, он должен был подчиниться своему правительству, если оно выступило против него. Сделать первое ему приказывала его натура, второе — конституция страны. Короткая фраза, смысл которой — предложение отречься от престола, быстрота, ясность и краткость речи Эдуарда — беседа заняла пятнадцать минут — все это доказывает, что он владел ситуацией; Болдуин же высказался об этом разговоре позднее, сообщив, что король вел себя как great gentleman[72].
Исход борьбы был еще неизвестен; определенно было лишь одно — король решил жениться. Чтобы окончательно все прояснить, он в тот же вечер пришел к матери и сообщил о своем намерении ей, а также братьям.
Все последние недели принц Альберт, должно быть, ожидал этого события и предвидел его вероятные последствия; вместе с женой он обдумывал сложившуюся ситуацию. Его характер и образ жизни, его любовь к старшему брату достаточно свидетельствовали о том, что для него невыносима была даже мысль о подобном решении. Всем своим существом он стремился к личному счастью вне общественной жизни, и обязанности, возлагаемые на него, как на второго сына семейства Виндзоров, он воспринимал как непосильно тяжкое бремя. Несколько истинных друзей старшего брата, с которыми он многие годы поддерживал отношения, тоже подтвердили мне, что именно таково было настроение Альберта, и жена его вполне разделяла эти чувства. Драма еще более усугублялась именно потому, что и она тоже не страдала честолюбием, вопреки тому, чего можно было ожидать от молодой женщины невысокого происхождения. В тот ноябрьский вечер, когда герцог Йоркский сидел с женой у камина в их доме на Пиккадилли, он страстно желал, чтобы Эдуард или Болдуин передумали.
Последующие дни принесли новые волнения обеим враждующим сторонам. Король отправился в давно запланированную поездку по югу Уэльса, где он посетил самые бедные районы; эта поездка заставила его пережить те же чувства, какие когда-то ему довелось испытать в бытность еще принцем Уэльским: мы уже об этом рассказывали. На сей раз он совершал официальную поездку; его сопровождали министр труда и министр здравоохранения, потом король провел совещание с двумя — бывшим и новым — комиссарами Уэльса, а также с комиссаром special areas[73], периферийных областей, «особенно» страдающих от голода и нищеты. Тысячи рабочих, молодых и старых, встретили короля флагами и музыкой: разве он как принц Уэльский не был двадцать пять лет их символическим хозяином? «Красный дракон Уэльса» развевался рядом с «Юнион Джеком». Полицейские заграждения были прорваны, толпа устремилась к королю, каждый хотел коснуться его плеча, все приветствовали его как друга и защитника, а вечером шахтеры собрались перед его отелем, размахивая зажженными лампами. В тот вечер самые бедные из подданных лично приветствовали Эдуарда, видя в нем свою самую светлую надежду.
Он был потрясен, ибо уже несколько лет близко не сталкивался с нищетой. Но он понимал, что не должен забывать о конституции, и остерегался сказать больше, чем было дозволительно, даже сказать то, что мог сказать, когда был принцем Уэльским. По своему обыкновению Эдуард подходил к людям, расспрашивал их, пожимал им руки и говорил: «Мы непременно что-нибудь сделаем для вас» — или другие слова в том же роде. Кстати, его намерения разделяли и сопровождавшие его министры.
На следующее утро английскую прессу наводнили одобрительные отзывы о поездке короля. К сожалению, о ней писали слишком много. Две газеты, взяв несколько коротких ободряющих фраз, сказанных кому-то королем, и досочинив остальное, опубликовали целую речь, которую Эдуард никогда не произносил. «Дейли мейл», относившаяся к королю с большей симпатией, чем к правительству, расхваливала его инициативу, на которую кабинет министров оказался не способен. На следующий день «Таймс» резко выступила против такой оценки событий, имевшей целью укрепить репутацию короля: самое худшее, что может произойти в демократической стране Англии — это проявление королем инициативы.
Против короля готовилась большая кампания, и поездка в Уэльс, полная волнующих моментов и весьма успешная лично для Эдуарда, имела губительные последствия. Противоречащая конституции речь, которую он якобы произнес — хотя это были только слухи, — стала сигналом того, что страна могла ожидать чего угодно от такого короля.
V
Из Уэльса Эдуард вернулся подавленный. Накануне он объявил своей матери и премьер-министру, что собирается отречься от престола; а на следующий день увидел, как сердечно его принимают тысячи людей, к которым он привязался за эти долгие годы! Накануне он пытался понять, сможет ли и дальше его чувство чести уживаться с чувством долга перед родиной; а назавтра он услышал в криках нищей толпы призыв служить своей стране, чего бы это ни стоило. Он надеялся привести в равновесие эти ощущения, ибо вступили в противоречие вовсе не долг государя и любовь человека, а два приказа, отданных его совестью, и эта дилемма казалась неразрешимой.
Вернувшись в сумрачный Форт-Бельведер, где в тот ноябрьский вечер он оказался в полном одиночестве, король немного воспрянул духом, вспомнив, как встречали его тысячи обездоленных людей, как он стоял рядом с ними, видел их, слышал, чувствовал, и эта волнующая и пугающая картина не давала ему покоя; вокруг него лежало множество газет и письменных отчетов: от некоторых веяло дружелюбием, от других — враждебностью. Когда он долго беседовал по телефону со своей подругой, слушая ее голос и ее заверения в любви и преданности, он, несомненно, задумался о том, что может сделать он, король, чтобы выбраться из затруднительного положения.
Еще ребенком Эдуард узнал, что в его жилах течет кровь тысячи королей. Его наследственность свидетельствовала о смешении такого множества разных кровей, какого было не найти ни у одной другой королевской династии. Это были Стюарты и Тюдоры из Йоркской династии, которые вели свое начало от Вильгельма Завоевателя; это были норманны Эдмунда Железнобокого, потомки Вотана и Одина, кельтские правители — от Марии Шотландской до Эрина, датские — от Александры до Кнута; монархи Франции и Испании, Саксонии и России: все — от Карла Великого и Карла Мартелла до императоров Византии. Этот человек, на вид такой молодой и хрупкий, этот несчастный и достойный жалости человек был законным наследником самого древнего в Европе рода, династии, которая, не прерываясь, правила с незапамятных времен.
