Хотя все обошлось и голову я не расшибла, но шишка была ощутимой. А дирижер спектакля, тогда еще молодой Евгений Светланов, записал в журнале: «Молодая артистка И. Архипова провела партию так вдохновенно и хорошо, что я мог заниматься оркестром». Все-таки утешение после таких потрясений…
Мои первые оперные выступления за рубежом тоже связаны с партией Кармен. В декабре 1957 года меня пригласили в Большой театр Варшавы. Сейчас мне трудно сказать с точностью, как возникло это приглашение, знаю только, что меня отправляло в Польшу Министерство культуры — сама я ничего не решала. Может быть, польские коллеги, помня мою победу на вокальном конкурсе во время фестиваля, попросили прислать именно меня, может быть, мою кандидатуру выбрали в министерстве среди других певцов тоже поэтому? Ничего этого я не знала, как не знала и непростой обстановки в Польше, где незадолго перед тем возникли волнения, вызванные недовольством тогдашними коммунистическими властями. Видимо, в министерстве решили послать меня, рассчитав, что я буду тем посланцем России, который уже известен и не вызовет раздражения у публики. Какая-то игра за моей спиной все же велась, но я не имела о ней представления. Я знала лишь одно — я должна выступить достойно.
Варшавская публика оказала мне горячий прием. Но что больше всего меня поразило — это единодушное одобрение польской прессы: рецензии были настолько для меня ошеломляющими, что я все их привезла с собой в Москву, чтобы передать в нашу газету «Советский артист», издававшуюся в Большом театре. Помимо того, что это было тогда обязательным, мне хотелось показать, что думают обо мне в другой стране другие люди, далекие от «страстей» и «страстишек», среди которых мне приходилось работать в Большом театре.
Очень хорошо чувствуя окружающую меня атмосферу, я видела, что отношение ко мне в театре было, прямо скажем, не самое доброе. Особенно злобствовали те, кто когда-то хорошо начинал, а потом в силу разных причин стал топтаться на месте и постепенно отходил на второй, а то и на третий план. До меня доходили (а кто-то специально старался довести до моих ушей) разного рода суждения о моих вокальных, сценических и личных достоинствах. Хотя я старалась ничего не видеть и ничего не слышать, а только заниматься своим делом, все же такое отношение не способствовало правильной оценке себя самой. Я доверчиво полагала, что ничего из себя не представляю.
И вот в Варшаве, открывая газеты, музыкальные критики в которых обычно не очень церемонятся с исполнителями, я узнаю о себе, о трактовке образа, о сценичности, о голосе:
«Хорошие внешние данные в сочетании с темпераментом, очень важным в партии Кармен, создали обаятельный и верный по своей сущности образ. Не злоупотребляя яркими внешними эффектами, артистка сумела создать убедительный образ изменчивой в своих чувствах героини Бизе». («Тыгодник Демократичны») «Сильный, широкого диапазона, редкой красоты голос артистки, господствующий над оркестром, является послушным инструментом, с помощью которого она сумела выразить целую гамму чувств, которыми Бизе наделил одну из интереснейших оперных героинь». («Жиче Варшавы»)
Эта же газета написала и о том, о чем я немного рассказала выше: «Чувствуется, что много труда вложила Архипова и в танцы «Хабанеры» и «Сегидильи» в первом акте, а также в танец с кастаньетами во втором акте, которыми, кстати, владеет прекрасно».
Читать такое и сравнивать с тем, как меня воспринимали тогда в Большом, было для меня и неожиданно, и очень важно. Важно для самосознания. Меня потрясло, что в Варшаве меня оценили как опытную певицу, хотя я считала себя еще начинающей: «Выступление, находящееся на таком высоком уровне, должно иметь для нашей сцены, кроме восторженной оценки, также и дидактическое значение».
Польская музыкальная критика считала, что мое пение имеет «дидактическое значение», хотя сама я была уверена, что мне надо еще учиться и учиться. Увидев с помощью этих рецензий себя со стороны, я решила, что и другие посмотрят на меня теперь по-другому. Но, придя в редакцию «родной» театральной газеты, я услышала: «Спрячь рецензии, все равно никто не поверит — слишком уж тебя хвалят». Редактор газеты Сергеева, которая относилась ко мне в общем-то неплохо и знала атмосферу, в которой мне приходилось существовать в Большом, была по-своему права: зачем «дразнить гусей» — у них свое мнение о тебе, плохое, и менять его они не будут. И я поняла, что дело не в том, плоха я или хороша, а в том, что каждый видит то, что хочет видеть. Важно знать самому — кто ты есть, а мнение других (злобствующих) — это только их интерпретация. Стоит ли принимать ее близко к сердцу?.. Поэтому лучше продолжу рассказывать о более приятных событиях.
Вернувшись домой после польских гастролей, давших мне возможность почувствовать уверенность в себе и оценивать себя совсем по-другому, чем прежде, я продолжала много и с увлечением работать: готовила новые партии в театре, выступала в концертах. Вскоре из Польши, где меня теперь уже хорошо знали, пришло приглашение приехать снова. Впоследствии я не раз ездила на родину моей бабушки Альбины, выступала в разных театрах: пела и Кармен, и Амнерис, выступала в сопровождении симфонического оркестра в Познани, во Вроцлаве…
Бесспорно, самыми незабываемыми моментами своей жизни, связанными с исполнением партии Кармен, я считаю встречу и совместные выступления с замечательным певцом и человеком Марио Дель Монако. Это произошло в июне 1959 года.
Я уже рассказывала выше, что в конце 50-х годов началось потепление в отношениях между Советским Союзом и странами Америки и Европы, «холодная война» тогда сдавала свои позиции, и у нас стало появляться все больше зарубежных артистов, целых театральных коллективов. Люди становились более открытыми, у них появилась возможность воочию увидеть тех, кого они знали по фильмам, грамзаписям, по книгам. В Москве, лишь недавно встречавшей Всемирный фестиваль молодежи и студентов (он проходил в 1957 году) и принимавшей у себя в 1958 году молодых музыкантов I Международного конкурса им. П. И. Чайковского, где золотую медаль завоевал американский пианист Вэн Клайберн, сразу ставший всеобщим любимцем «Ванечкой», царила удивительно приподнятая эмоциональная атмосфера. Создавалось впечатление, что ею были переполнены не только театральные и концертные залы, но даже улицы и площади города. А главное, это счастливое состояние постоянного ожидания встречи с новыми прекрасными дирижерами, пианистами, скрипачами, певцами, киноартистами наполняло души людей. Ах, какая тогда была публика! Она была не просто восторженная, благодарная, чуткая — нет! — она была при всей своей требовательности прямо-таки родная, любившая своих кумиров по-русски безоглядно, безгранично, с размахом…
