в фуражке с красноармейской звездой, приложив к козырьку руку, смотрел на приближающийся караван. Это Рикс — военный агент полпредства.
День потух без сумерек. Сразу настала ночь, тридцатая ночь в пути.
Слабая прозрачная струйка воды плескалась в острых камнях. Лошадь искала воду и хватала мягкими горячими губами камни. Эта прозрачная, серебристая струйка воды убегала в темноту. Там русло ее расширялось и отхватывало почти треть долины, обыкновенное, пересохшее русло горной реки. Река называлась Кабул, и, пробежав тысячу километров, она впадала в великую реку. И это был Инд.
Утром, на тридцать первый день путешествия, мы увидели город и золотистый купол мечети и два острых минарета, как два стража по сторонам купола. Мы узнали эту мечеть по силуэту против солнца. Силуэт был выбит на афганских монетах и на серебряных гербах афганских кавалеристов; он был и на сургучной печати, запечатывающей письма афганских министров.
Мечеть — мавзолей султана Бабэра, а город — Кабул.
5. КАБУЛ
Ветер. Ветер Индии.
На большом хрупком столе лежат пачки исчерканных синим карандашом газет. Ветер треплет страницы плотной серой тетради «Сивиль энд Милитэри», официальной газеты вице-короля и правительства Британской Индии; ветер шелестит шершавыми листами «Бомбей Хроникл», официальной газеты халифатского движения в Индостане. Ее издает европеец, принявший ислам. Он, как герой романа Тагора «Гора», вождь религиозно-националистического движения, не индус по происхождению, а англичанин, кровь и плоть нации, владеющей Индией.
Синий карандаш бегает по полям газет. Он пренебрежительно отмахивается от объявлений бомбейских кинематографов, калькутских универсальных магазинов, трансатлантических пароходных компаний, от приказов «огзильэри форс», британского добровольческого корпуса, и от отчетов о последнем состязании в поло в присутствии вице-короля в Симле. В большой двусветной комнате нет мебели кроме большого стола для газет, маленького стола для пишущей машинки и двух стульев.
Ветер надувает паруса занавесок в верхних и нижних окнах и перелистывает газеты на полу, и страницы «Пайонира», настольной газеты колониальных британских чиновников, перемешались со страницами «Индепендент» («Независимый»), газеты Всеиндийского комитета Конгресса. Стрекочет машинка, и в пустой комнате жужжит монотонный голос:
…на выставке «свадеши» скобка товаров туземного производства скобка открывшейся в конце июля Бомбее выставлены образцы «каддара» запятая возрождено к жизни старинное индийское ремесло граничащее прикладным искусством точка…
Молчание и шелест газет, и опять голос, и стук машинки:
…Разумеется самой крупной фигурой освободительного движения является попрежнему Ганди. В начале июля 1921 он продолжал отстаивать свою политику пассивного сопротивления от чересчур активных резолюций провинциальных конгресс- и халифат-комитетов. Он ясно наметил свою цель самоуправления типа доминионов Канады или Австралии с парламентским строем. Он порицает забастовки сочувствия и политические забастовки, указывая, что целью его является не уничтожение капитала, а установление нормальных отношений между трудом и капиталом. Всю свою энергию Махатма Ганди направляет на проведение бойкота импортного платья. В этой кампании он проявляет экстаз и увлечение, свойственное не столько политическому, сколько религиозному вождю. В кампании за «чарка» он увлекается идиллической прелестью кустарного труда в противовес разрушающей эту идиллию современной индустрии. Он доходит до призыва к отказу от фабричного производства в Индии. Он ставит преподавание ткацкого ремесла выше преподавания наук. Он сумел настоять на официальном раскаяньи братьев Али и не предусмотрел последствий этого шага. Между тем колониальная политика Англии не уклоняется от своего исторического пути; правительство насаждает реакционные лиги; не прекращаются репрессии, и сам Ганди вынужден был признать свидание с вице-королем политической ошибкой. В статье «Ионг Индия» он даже склонен допустить применение насилия в отношении правительства Индии. Он призывает индийских солдат оставить службу в случае объявления Англией войны ангорскому правительству… В речи на выставке в Пуне…
— Где? — грустно спрашивает машинистка Маргарита Николаевна.
…в Пуне Ганди порицал торговцев, повышающих цены на индийскую ткань, и требовал распространения бойкота на ф а б р и ч н ы е изделия местного производства.
Маргарита Николаевна вздыхает и, пользуясь паузой, спрашивает:
— Чего ему собственно надо? Мы покупали на базаре английский шевиот по тридцати рупий ярд, прелестная материй, чистая шерсть.
Я прерываю ее: — Пишите:
…В ответ на принудительный курс кальдар…
— Каддар? — спрашивает Маргарита Николаевна.
— Нет, не каддар, а к а л ь д а р — индийская рупия. К а д д а р — индийская домотканная материя, пора знать. Пишите:
…В ответ на принудительный курс индийской рупии ассоциация мануфактуристов отказалась от выполнения заключенных с Манчестером старых договоров, и в одном Бомбее лежит на таможне на 150 миллионов рупий невостребованных товаров.
Маргарита Николаевна вздыхает. Ветер шелестит страницами газет и монотонно журчит голос:
…Из потребляемых 3 600 миллионов ярдов тканей половину производит сама Индия. В настоящее время работает 12 000 механических станков и шесть с половиной миллионов «чарка»…
Машинка перестает стучать.
— Чарка?
— Да, чарка — веретено, — с раздражением говорю я. — Продолжайте:
… Кампания против «бегара»…
— Как вы сказали?
— Я говорю: кампания против бегара. Бегар — принудительная бесплатная работа в пользу правительства…
Белая занавеска колышется, и в дверях появляется босой, в стареньком солдатском френче, Мамед-Али. На пуговицах френча британские львы и буквы «I. R. A.» — Индийская королевская армия. Он осторожно положил на уголок стола клочок бумаги, и на клочке написано четырехугольными крупными буквами: «Бюро печати, где же ваши коммюнике?»
— Хуб, — говорю я. Занавеска опускается, и Мамед-Али исчезает.
— Продолжаем… Итак, кампания против бегара…
— Скажите, — печально говорит Маргарита Николаевна, — неужели «бегар», и «каддар», и «чарка»? И это все? Как грустно.
— Почему грустно?
— Низам гайдерабадский, — вдруг говорит она, — Низам, как это красиво. Низам — это имя?
— Нет. Низам — титул. Скажем — эмир афганский, низам гайдерабадский. Гайдерабад — вассальное княжество.
Она облегченно вздыхает:
— Значит все-таки есть раджи и слоны, и священные раковины, и священные коровы.
— Все есть. Раджи и чарка, слоны и забастовка на Асамо-Бенгальской дороге. На чем мы остановились?
…«Пайонир» сообщает, что уставы профсоюзов Удской и Рогильгандской железной дороги были благосклонно выслушаны агентом дороги…
Мухи,
