— и скрылся в доме.
В Париже Франсуаза попыталась наладить отношения с Костасом Акселосом, но долго продлиться они не могли. Собственно говоря, она была к ним не готова. Конечно, они сразу же стали жить вместе, но оказалось, что это ровным счетом ничего не значит.
Многие биографы уверены, что судьба сыграла с Франсуазой жестокую шутку: что ей было нелегко привести десять лет своей жизни к такому концу и без промедления начать новые отношения; что она все еще не избавилась от своих чувств к Пикассо. На самом деле, никаких чувств уже не было. Просто имел место типичный «роман с двойником», короткий и напоминающий прощание с усопшим в ритуальном зале, когда человеку хочется бросить последний взгляд на другого человека, которого он любил прежде, до прощания с ним навсегда.
Как бы то ни было, Костас не мог этого вынести, и меньше чем через три месяца они расстались.
* * *
К сожалению, венчанная в церкви Ольга Хохлова не могла воспользоваться «романом с двойником», даже если бы знала, что это такое. Она жила в Каннах в полном одиночестве. Все выходные она проводила дома, зализывая старые раны. Впрочем, в будни она тоже в основном сидела дома и плакала. Причем последнее время очень много плакала. Она чувствовала себя так, словно любовь навсегда исчезла из ее жизни, а вместе с ней — способность смеяться и радоваться. Она испытывала ощущение, будто она бредет по какому-то темному тоннелю, в конце которого нет выхода. У нее отняли все, во что она верила, что любила. Всякий раз, когда до нее доходили новости о Пикассо, она вспоминала все свои ошибки. Как ни странно, теперь Ольга винила во всем только себя. Пикассо дал ей все, о чем она даже не осмеливалась мечтать, потому и не надеялась, что в ее жизни может случиться нечто подобное. Но она не оценила этого подарка судьбы — и потеряла своего Пабло.
Никогда в жизни Ольге не было так больно. Даже когда она потеряла всякие контакты со своими родными, оставшимися в России. Просто теперь вместе с Пикассо она потеряла и последнюю надежду. Ее наказали, как провинившегося ребенка. Но наказали незаслуженно жестоко. Приговорили к смертной казни и привели приговор в исполнение.
В одной из биографий Пикассо написано:
«Ольга сделала ошибку, присущую почти всем русским женщинам, наделенным ярким характером и идеалами. <…> Ту самую ошибку, о которой сказал Александр Блок, объясняя, почему ему не нравятся стихи Ахматовой: “Поэт должен видеть пред собой Бога, а пред ней всегда стоит мужчина”. Такое, отчасти идеалистическое, оторванное от жизни “замещение понятий” заставило Ольгу полностью “поставить на Пабло”, выражаясь современным языком. Он стал ее Богом, и она устремила на него все свои интересы, сосредоточила на нем весь фокус бытия. Иначе нечем объяснить, почему за долгие годы жизни с Пикассо она так и не обзавелась какими-то личными интересами, отвоевывая у судьбы свой женский мир, независимый от мужа, куда можно было бы уйти и спрятаться, где можно было найти утешение».
Абсолютно верные слова. Как говорится, тут ничего не прибавить и не убавить.
Глава двадцать третья
Пауло Пикассо
Ольга бесконечно страдала от одиночества и отчаяния. Мало того что муж бросил ее — он еще и невзлюбил их сына… В самом деле, Пикассо не смог простить Пауло того, что тот оказался человеком, напрочь лишенным какого-либо таланта. Без всякого сомнения, Пауло причинял Пикассо много неприятностей, но к отцу он был привязан искренне не в пример иным детям, расчетливо старающимся угодить своим богатым отцам.
Франсуаза Жило описывает его так:
«Впервые я увидела Пауло на большой фотографии, висевшей в длинной комнате на улице Великих Августинцев, где работал Сабартес. Мне нравился его прямой, открытый взгляд, представляющий его в ином свете, чем неприятности, в которые он иногда попадал, и гневные реакции на них Пабло. Всякий раз, когда я расспрашивала Пабло о сыне, он раздраженно отвечал, что Пауло — лодырь, совершенно лишен честолюбия, неспособен найти приличной работы, и осыпал его прочими упреками, которыми буржуа зачастую награждают неспешащих приняться за дело взрослых сыновей. Потом резко обрушивался на Ольгу, мать Пауло, давая мне понять, что с такой наследственностью из него не может выйти толка».
Всю войну Пауло провел в Швейцарии и вернулся в Париж только после его освобождения. У него не было никакой работы, и ему часто приходилось унижаться перед отцом, выпрашивая деньги. А денег требовалось много.
Однажды (дело было в июне 1946 года) Пауло заглянул в мастерскую отца. Выглядел этот 25-летний молодой человек, по словам Франсуазы Жило, следующим образом:
«Он был ростом более шести футов, рыжеволосым, совершенно не похожим на испанца, и держался непринужденно, приветливо, подтверждая то впечатление, которое сложилось у меня о нем по фотографии».
Пикассо познакомил сына с Франсуазой и сказал, что она теперь здесь живет. Пауло, казалось, был этим доволен, разговаривал дружелюбно, а потом удалился с Пабло, и они долго о чем-то разговаривали. После этого Пауло уехал так же внезапно, как и появился, умчавшись на своем любимом мотоцикле обратно в Швейцарию.
* * *
Потом он приезжал еще не раз и часто подолгу жил у отца.
Франсуаза Жило уверяет нас:
«Он доставлял отцу много забот в процессе взросления — иногда казалось, что этот процесс слишком уж затянулся, но во всем его поведении ясно просматривалась не скрытая корысть, а искренняя, непосредственная привязанность к Пабло».
Возможно, Пауло и был непосредственным. Но вот привязан к отцу он не был. Вернее, был, но его привязывала лишь постоянная материальная зависимость, искусственно поддерживавшаяся разбогатевшим художником. Во всяком случае, дочь Пауло характеризует его отношения с Пикассо совершенно иначе:
«Он царствует над отцом и низвел его до нищенского и рабского состояния. Он — причина психического расстройства моей матери. Мы с Паблито зависим от его капризов. Он подчинил всех нас своей неутолимой жажде повелевать. Он использует нас и обманывает. Ощущение собственной гениальности, в которой его убедили поклонники его искусства, заставило его всерьез поверить, будто его достоинства таковы, что позволяют ему встать выше человечности. Манипулятор,
