Вот уже двести лет этот чудовищный образ распутной царицы щекочет сластолюбивое воображение мещан. Он абсолютно неверен. Екатерина так же нуждалась в любви и нежности, как всякая другая здоровая женщина с совершенно нормальными склонностями. Не любовь к мужской силе, а пронизывающий ее до мозга костей страх мужской слабости является отличительной чертой характера Екатерины. Вся ее юность была омрачена борьбой с хилым, болезненным братом. Ее брак с хилым болезненным мужем являлся повторением, бесконечной модуляцией той же темы.
Все перенесенные ею как женщиной унижения и оскорбления имели своим источником мужскую слабость. Необычайно здоровая, крепкая женская натура может перенести девять лет еженощного презрения, но не может их забыть. Эти ночи оставили неизгладимый след– страх. Опасение того, как бы не повторились подобные унизительные переживания. Стремление к мужской силе есть только выход из тисков мрачного опыта, подсказанный ей ее абсолютно не истерической натурой. Именно потому, что она преисполнена сентиментальных потребностей, ей приходится прибегать к романтическому разукрашиванию своего инстинктивного чувства полового подбора: она доходит до наивного язычески-античного представления о неразрывной связи между телесным и духовным величием, между внешней и внутренней красотой.
С другой стороны, женщина такого положения, как Екатерина, и, главное, обладающая таким умом, возбуждает именно у мужчин, стоящих на высоком уровне духовного развития, известный страх. Она, конечно, вызывает к себе огромный интерес, восхищение, поклонение, дружбу, но вместе с тем и страх, препятствующий развиться любви. В связи с ее необычайно высоким общественным положением этот страх умного мужчины, его опасения насчет возможности соблюсти свое достоинство вдвойне понятны. Понятовский тоже боялся и, вероятно, своевременно сбежал бы, если б Нарышкин в буквальном смысле слова не втолкнул его в комнату Екатерины.
Только мужчины, абсолютно уверенные в своей мощной мужественности и лишенные критерия для расценки других достоинств, умеют видеть женщину в такой женщине. Более того, они видят в ней только и исключительно женщину, почти трогательную, почти смешную женщину, которую даже пурпурная мантия не может уберечь от того, чтобы она не оказалась в решительный момент только похотливой самкой.
Кажущееся противоречие между увлечением Екатерины Вольтером и любовью ее к какому-нибудь Орлову отпадает: здесь вовсе нет противоречия, а есть неизбежная внутренняя связь.
Женщину характеризует не истинный облик ее возлюбленного, а тот облик, который принимает ее любовь. Орлов – ограниченный смельчак, но Екатерина видит в нем "героя прекрасных времен римской республики". Он для нее воплощение естественных функций мужчины: завоеватель и охранитель. Он герой старинной легенды, не знающий, что такое страх. Она ценит его крепкую руку не только за способность обнять ее талию, но и постольку, поскольку рука эта, вместе с руками его братьев, может оказать нужное воздействие на гвардейские полки. Екатерина знает, что могут сделать в России гвардейские полки: они были всегда душой, сердцем и исполнительным комитетом всякой дворцовой революции. Они проложили дорогу к трону и вдове Петра Великого Екатерине I, и Елизавете.
Все время, которое Орлов не с Екатериной, он проводит со своими товарищами по гвардии. Он пьет с ними, играет с ними в кости и карты и вместе с тем развивает пропаганду в пользу Екатерины. Он рисует ее портрет в самых радужных, а ее положение в самых мрачных красках, он изображает ее пламенной русской патриоткой и несчастной жертвой опрусаченного великого князя. Солдаты охотно слушают его, потому что он говорит с ними на их языке. Братья Григория агитируют в том же смысле среди своих товарищей.
Гвардейцы вообще с большим подозрением относятся к будущему правлению Петра: они знают, что он терпеть не может гвардию, называет их "янычарами", бандой цыган, хозяйничающей в столице, считает их совершенно негодящимися для настоящей военной муштровки. В противоположность ему Екатерина, обожающая все русское, всех русских солдат и в особенности гвардию, является светлым образом, на нее возложат они вскоре все свои надежды на будущее. Мало того, к ней влечет их тот пламенный энтузиазм, который испытывают все подлинные монархисты-солдаты по отношению ко всякому монарху, который хоть немного идет навстречу этой прекрасной ребячески-мужественной потребности экстаза.
Григорий Орлов отнюдь не скромный любовник вроде Понятовского; гвардейцы знают, какую роль он играет при великой княгине и воспринимают это как честь для них, как почет, выпадающий на долю их всех.
Обнимая своего дикого, грубого гвардейца офицера, Екатерина обнимает вместе с ним всю полуварварскую Россию, становится через него любимой госпожой всей русской гвардии, обожаемой матушкой, за которую каждый отдельный солдат готов с восторгом и сражаться, и умереть.
Панин, Дашкова и Орлов мало знают друг о друге. Отношения каждого из них к Екатерине идут своим путем. Каждый из них знает другую Екатерину: Панин – умного политика, Дашкова – философа, Орлов – женщину. Дашкова свалилась бы с седьмого неба, если бы узнала, какая связь существует между ее обожаемым идолом и грубым солдатом; Орлов считал бы беседы обеих женщин безумно скучными и, так как не был бы в состоянии понимать их, абсолютно никчемными. Только Панин, как лично ни в чем не заинтересованный, вероятно, снисходительно улыбался бы по поводу обоих способов времяпрепровождения матери будущего царя.
Панин не единственный человек, желающий изменить порядок престолонаследия в пользу маленького Павла. Даже Елизавете, которая ненавидит своего неудачного племянника и страстно любит мальчика, это было бы желательно. Сидя в своих покоях, из которых она теперь почти никогда не выходит из-за мучающих ее сердечных и эпилептических припадков и кровотечений, она узнает, что Петр с нетерпением дожидается ее смерти, и знает, что он дерзкой рукой коснется всего, что ей было свято: ее религии, ее друзей, ее союзных отношений. Но она слишком верующий человек, чтобы решиться нарушить свою присягу, и на пороге смерти боится еще больше, чем когда-либо, актов явного произвола. Она хотела бы, чтобы ее принудил к тому какой-нибудь знак свыше, взрыв национальной воли.
Елизавета пытается даже вызвать такой взрыв. Во время одного из коротких интервалов между болезнями она приказывает, чтобы в придворном театре поставили русскую комедию. С изумлением видит собравшаяся в партере в небольшом количестве публика, что впервые после долгих месяцев императорская ложа освещена. Появляется Елизавета, ведя за руку маленького Павла Петровича. Театр сравнительно пуст. Государыня повелевает впустить в зал всех дежурных гвардейцев. Гвардия помогла ей двадцать лет тому назад завладеть троном, может быть, она поможет ей сегодня передать трон более достойному преемнику?
