НА БОРТУ, 21 ИЮНЯ 1965 ГОДА
В первой половине дня работал, после полудня снова в море. Я работаю параллельно над тремя рукописями: этим путевым журналом, потом над заметками общего характера, которые я начал по случаю семидесятилетия, и наконец над «Субтильной охотой»; там я добрался до «cicindela III»[34].
Сегодня я снова задумался о постоянной и изменяющейся температуре крови: эта тема занимает меня с недавнего времени. Печь имеет смысл только в закрытом помещении. Равномерная температура, которая и сегодня еще наблюдается на обширных областях океана, могла сохраняться так долго лишь до тех пор, пока Земля была окутана оболочкой пара. Огромное количество воды, скорее всего, находилось во взвешенном состоянии. Наверно, моря занимали значительно меньший объем? Вместо них — огромные болота со своей флорой. Растения тоже поглощают много воды. Другая крайность — оледенение; целиком покрытая замерзшей водой планета. В итоге пустыня без воды и воздуха.
НА БОРТУ, 22 ИЮНЯ 1965 ГОДА
Под утро в Саутгемптоне. Третий раз в жизни я пересек Канал, как всегда ночью. Я вдруг проснулся и в окно каюты посмотрел на город, от которого был виден только овал пестрых огней, похожий на планетную систему. Некоторые вращались, другие мерцали, большинство же было неподвижно.
В гавани чайки с шоколадно-коричневой головой. У некоторых экземпляров концы крыльев казались черными, но точно я не разглядел. Дома справлюсь по «Петерсону». Между тем мне шлет привет Боденское озеро.
Среди доков машины кажутся крошечными — симптом того, что глаз привыкает к масштабам мира титанов.
Вечером беседы у поручней — так вчера с господином Беккером, одним из пассажиров, который рассказал мне, что владеет коллекцией оловянных фигурок и постоянно ее увеличивает, главным образом за счет литейных форм собственного изготовления.
Чтоб сэкономить олово и все-таки достичь известного разнообразия, формы изготавливают похожими на индийских богов. Всадник правой рукой размахивает саблей в пяти различных позициях, его лошадь выбрасывает пять передних ног. После отливки лишние части отпиливают и таким образом варьируют композицию. Разнообразие заложено в модели; для индивидуальности оставляется свободное место. Начинающий поступил бы наоборот. Для коллекционеров даже издается журнал.
Мне вдруг вспомнилась одна греческая басня: гигант упрекает Зевса за то, что тот поместил рога быку на голову, а не на самое сильное место, на грудь. На что Зевс: «Ты ведь даже не знал, что такое бык, пока я его не создал, а берешься меня поправлять».
* * *
Для чтения в дороге я взял с собой Лихтенберга, и притом в подборке Герберта Нетте, 1962 год, издательство «Дидерихс». Этот необычный для наших широт ум стал занимать меня столь же часто, как Монтень, Бэкон и «Парерга»[35], и всегда не без пользы.
Польза эта зависит не столько от текста, сколько от тональности; чтение натягивает струны духа; скоро приходишь в такое настроение, будто выпил полбутылки шампанского.
Тестовый вопрос для учеников старших классов: почему сентиментальность Вертера противоречит тому духу, которым питается сентиментальность Лоренса Стерна? Где заканчивается Просвещение, где начинается эпоха «Бури и натиска»?
* * *
Лихтенберг, стр. 30: «Что же такое самый плохой и самый прекрасный поступок, который ты, на твой взгляд, совершил в жизни? Тайный кабинетный вопрос».
Тут некоторым в голову скорее придет самый плохой поступок, нежели лучший — и, вероятно, еще не самый плохой.
Если мы в равной мере составлены из добрых и злых генов, например, со времен Каина и Авеля, то добрые все же распределены гораздо диффузнее. Зло порождает более яркие фигуры; преступление дольше сохраняется в памяти народов и отдельных людей. Смесь более или менее неопределенна. Если добру и удается чистое воплощение, то ему отвечает абсолютное зло; доходит до солнечных затмений в моральном мире. «Мессия», песнь вторая.
НА БОРТУ, 23 ИЮНЯ 1965 ГОДА
Ночью на море волнение. Поэтому сны становятся оживленнее. Вероятно, играют роль и другие климатические условия. Штирляйн:
«После таких ночей меня радует, что я нормально освобождаюсь от снов».
«Что же такого скверного ты увидела?»
«Я хотела зажечь лампу и вставила штепсель в глаза змеи».
«Согласен — картина не из приятных. Но какая-то соль в этом есть».
В общем, утренний разговор. Я же, напротив, беспрерывно вертел туда-сюда группы согласных звуков bl и pl, в связи со своим вечерним занятием. Кроме Лихтенберга я прихватил с собой «Немецкий словарь» и прочесываю лексику. Эта работа из тех, которую можно исполнять лишь по щепотке. То, что она продолжается и во время сна, не идет во вред, но утомляет.
* * *
В числе покойников, которые время от времени снятся мне, — Фридрих Зибург[36]; он охотно появляется в период путешествий. Так и сегодня, а прошлый раз на траверзе острова Медвежий в поездке на Шпицберген. Или он тогда был еще жив? Впрочем, это, по крайней мере во снах, без разницы.
Список родившихся до 1900 года поредел; скоро останется лишь несколько перестойных деревьев. Кроме Зибурга я потерял Теодора Хойса[37] и Эрнста Бёрингера[38]; я стоял у могилы всех троих. Духовность, а также гуманность этого поколения иная — я не имею в виду ценность, просто с каждым уходит неповторимое. Наверно, это справедливо для любой эпохи — правда, в более спокойные времена кончину вида замечают меньше, чем кончину индивидуумов; уверены в своей непрерывности.
НА БОРТУ, 24 ИЮНЯ 1965 ГОДА
Читал Лихтенберга, работал над «Субтильной охотой», в Бискайском заливе: я проплываю его уже в третий раз, и он мне ни разу не показал зубы. А что он на это способен, я понял на примере небольшого судна «Ирис», на котором в 1935 году в обществе Магистра[39] направлялся в Норвегию и перенес все стадии морской болезни. Как я позже слышал, судно стало жертвой Бискайского залива; стюард, которому удалось спастись, рассказал об этом Александру[40] во всех подробностях.
В носовой части. Рассеченная волна наполняется массой воздушных пузырьков, и ее венчает белая пена. Вода под нею светло-зеленого цвета, в отличие от поверхности моря, которая поблескивает матовым кобальтом. Таким образом, воздух воздействует на воду подобно раствору, извлекая скрытые оттенки.
Волна как мотив. В ней исчезают различия между предметным и беспредметным видением, между силой и формой, движением и материей. Так видел Нольде[41]. Ее можно воспринимать и абстрактно, как Хокусай[42].
