Волна как мотив. В ней исчезают различия между предметным и беспредметным видением, между силой и формой, движением и материей. Так видел Нольде[41]. Ее можно воспринимать и абстрактно, как Хокусай[42].
В утренние часы прошли мыс Финистерре. До самой ночи продолжалась серая погода, к которой мы уже привыкли, а теперь мы впервые радовались безупречно ясному небу.
Раскладка шезлонгов, наполнение плавательного бассейна, веселость персонала и гостей — такая внезапная перемена позволяет догадываться о мощи больших гороскопических трансформаций. Приветствие: «Ну, теперь совсем другое дело» и тому подобное.
Во второй половине дня по правому борту группа островов, Парего, если я правильно понял название. Одновременно слева португальская береговая полоса. Опорто; загодя приметил себе прекрасный, уединенный песчаный пляж.
НА БОРТУ, 25 ИЮНЯ 1965 ГОДА
Осмотр мостика. Эхолот, радар, радиостанция — какие изменения со времен Трафальгара, который мы сегодня прошли в первой половине дня! Потом был Гибралтар; погода, к сожалению, была настолько пасмурной, что мы видели лишь бетонные плиты и прочие уродливые сооружения на скалах. Приветствовал его как старый Гибралтарский фузилёр: «С Элиотом слава и победа!»[43]
В проливе появилась стая маленьких резвящихся дельфинов. Как получается, что вид именно этих существ будит такое сильное ощущение жизни? Видимо, из-за того, что движения чередуются, и животные нанизываются как жемчужины на ожерелье. А еще из-за того, что игра происходит на границе двух стихий. Уже древние радовались этому зрелищу.
Продолжал Лихтенберга, на палубе при хорошем солнце и спокойном море. В нем одинаково присутствует ассоциативная и комбинаторная способность. Ассоциативная охватывает все разом, всегда провоцируя охоту на образы или даже засаду, комбинаторная же выясняет суть вещей в последовательности. В одном случае дух действует по правилам искусства и наглядного представления, в другом — по правилам логики и знания; здесь образно, там последовательно. Здесь он прослеживает взаимосвязи, там — причины. Такое взаимодействие одного с другим вообще встречается редко.
* * *
Вечером широкие валы, на которых играл ветер. Он рисовал изящную ребристую поверхность, а другие течения вычерчивали похожий на соты узор. Прежний след еще сохранялся, а на нем уже намечался новый. Колдовство; моряки, сами того не зная, неизбежно становятся добычей этой игры.
Беспредметность может достигаться все усиливающимся распадом форм через импрессионизм и пуантилизм. Предмет уничтожается; с другой стороны, он может узнаваться еще в зародыше или в плазме, до того как родился. Это — более сильная форма.
В газетах теперь сообщения об астронавтах — мне кажется, что приблизительно в 1930 году я уже освоил эту область, и с гораздо большим наслаждением.
НА БОРТУ, 26 ИЮНЯ 1965 ГОДА
Становится теплее. Искупался. Температура воды 24° по Цельсию (75° по Фаренгейту). В каютах и обеденном зале работают кондиционеры.
Около полудня прошли сначала вдоль утесов Форментеры, а потом вдоль побережья Ибицы. Скалистый цоколь, macchia[44] и редкий лес.
* * *
Среди пассажиров, с которыми я мало-помалу знакомлюсь, профессор Бирбаум, теолог из Мюнстера, путешествующий на конгресс в Геную. Сначала побеседовали о соборном пасторе Дондерсе, который в свое время подарил мне редкое издание Гамана, и о потере его библиотеки. Он не перенес ее, не перенес гибели собора и вскоре умер; профессор хорошо его знал.
Чтобы придать мне смелости, как он выразился, этот 83-летний господин процитировал названия трех трудов, которые он написал после своего семидесятого дня рождения. В таком возрасте, дескать, тоже можно превосходно работать. Я нисколько в этом не сомневался — хотя бы потому, что к тому времени самые отчаянные глупости тобой уже совершены.
Три указанные книги — биографии; они посвящены кардиналу фон Галену[45], анатому Нильсу Стенсену[46] и Марии Дросте цу Фишеринг[47], рано угасшей мистической монахине, аббатисе монастыря «Добрый пастырь» в окрестностях Порто, города, в пределах видимости которого мы проследовали во время этой беседы.
На Стенуса или Стено я по разным поводам уже обращал внимание; его роль в истории наук напоминает аналогичную роль Э. Т. А. Гофмана в искусстве — блестящий, универсальный ум. Впрочем, между ними существуют связи — Спалланцани и другие.
Профессор показал мне фотографию графа Галена, сделанную через час после его смерти — решительный, благородный, бесстрашный, убежденный в своем скромном триумфе. Даже если ты ничего не слышал об этом человеке, чувствуется, что ему было подвластно великое. И это в наше-то время. Его девиз: «Nec laudibus, nec timore»[48].
Далее об Августине. Его разговор с умирающей матерью в окрестностях Остии с видом на море, переход от рассмотрения зримых вещей к предчувствию незримых можно, по словам моего собеседника, причислить к самым прекрасным страницам мировой литературы; я внес этот момент в записную книжку. Такие указания, даже на знакомые вещи, всегда ценны; они открывают пассажи, которые мы небрежно пробежали глазами.
Во второй половине дня более трех часов вдоль Мальорки — а перед тем мимо Драгонейры: после того как показался разделительный канал, мы поняли, что это остров.
Ла Калобра. Крошечный песчаный пляж пробит в скале. Как я слышал от судового врача, здесь пролегает русло реки, на нем стоит монастырь. Река набросала пласт гальки, который полумесяцем запруживает пресную воду. Таким образом, местность соединяет удобства купания в реке и в море.
На мысе Форментор я увидел дорогу, ведущую в Пуэрто-Полленса, и при этом подумал о счастливых неделях, более тридцати лет назад проведенных там с Перпетуей и маленьким Эрнстлем[49] после суровой зимы. Впервые я проследовал через здешние места свежеиспеченным бойцом Иностранного легиона[50]. Незадолго до этого я читал «Дон Жуана» Байрона, где герой оказывается выброшенным на один из этих утесов после кораблекрушения — это подействовало на меня со всей романтической силой. Байрона я читал так, как его и нужно было читать — наивно и без знания лавины подражаний.
Во второй половине дня вдоль Лигурийского побережья. Канны, Ницца, Монте-Карло, Ментона, все те места, которые я облазил с Банин[51] и Вайцзекером. От Антиб я сначала увидел маяк, затем покрытый лесом мыс, форт Kappe и, наконец, Вобановский вал с домом на улице Барбакан, в котором я после войны и оккупации отпраздновал новую встречу со Средиземным морем.
