ГЕНУЯ, 27 ИЮНЯ 1965 ГОДА
Во второй половине дня вдоль Лигурийского побережья. Канны, Ницца, Монте-Карло, Ментона, все те места, которые я облазил с Банин[51] и Вайцзекером. От Антиб я сначала увидел маяк, затем покрытый лесом мыс, форт Kappe и, наконец, Вобановский вал с домом на улице Барбакан, в котором я после войны и оккупации отпраздновал новую встречу со Средиземным морем.
Там, в кильватерной волне, одна из красивейших рыб, создание длиной с руку — был ли это большой сарган или маленькая рыба-меч, появившаяся как видение? Я б за видение его, пожалуй, и принял, если бы его в свой черед не заметила Штирляйн. Лиловый цвет, только что рожденный из серого, как Афродита из пены. Это было одно из мгновений, когда я жалею, что не стал художником. Но могут ли они понять эту границу между чудом и испугом, на которой жизнь соединяется со стихией?
* * *
Значит, уже снова предстоит расставаться с новыми знакомыми; в Генуе они сходят на берег. Чай с профессором: он порекомендовал мне почитать прощальное письмо министерского философа Вуста († 1940) к своим студентам. На одре болезни Вуст больше не мог говорить, поэтому написал; должно быть, оно излучает непоколебимую уверенность.
Господин Беккер еще раз вернулся к своим оловянным фигуркам, о которых я до сих пор знал только то, что ими играют в солдатики. Впрочем, оловянные солдатики и составляют основной контингент. Господин Беккер инсценирует с их помощью сражения Семилетней войны. «Как только коса расплетается, дело наскучивает». В князьях эпохи барокко, должно быть, жил сильный игровой инстинкт, часто выходивший за пределы чисто военной необходимости.
Компановка частей упрощается за счет приклеивания их на картонные полоски. Набросав новый рисунок, коллекционер отсылает его одному из становящихся все более редкими граверов, чтобы тот вырезал его в сланце. Отливкой занимается сам любитель. Потом наносится белый цвет, за ним слоями следуют другие, в порядке затемнения, так что можно по собственному усмотрению вносить исправления.
Другие любители разрабатывают этнографические либо палеонтологические мотивы, кое-кто выстраивает сцены из светской или библейской истории. «Высадка Колумба», «Дочь фараона находит в камышах Моисея».
Как и у энтомологов, у них существуют небольшие союзы, газеты для сообщений, биржи обмена. Привлекательность, похоже, заключается в создании стабильных панорам. Очевидный реликт в нашем динамичном мире. С такой любовью раньше строились ясли младенца Иисуса.
Под вечер в Генуе.
* * *
«Должно быть, на борту важная птица», — сказал я Штирляйн, когда при швартовке мы стояли у поручней; я указал на пару, поджидавшую внизу с огромным букетом. Когда трап закрепили, оказалось, что ожидали нас. Нас приветствовали Марчелло Стальено и графиня Ло Фаро; Генри Фёрст[52], который не смог прибыть лично, уведомил о нашем появлении. Он покрыл мир сетью друзей, которые prima vista[53] хорошо себя чувствуют друг с другом.
Мы вчетвером поехали в город, сначала обошли кафедральный собор Сан Лоренцо и потом постояли перед кардинальским дворцом. Пока мы его рассматривали, из него выехала машина, на заднем сиденье которой сидело их высокопреосвященство с широкой красной лентой. Bonum augurium[54].
Потом дальше в Боккадассе, крошечную гавань, где рыбацкие лодки жались друг к другу на зажатом между домами морском берегу. Dasse — это старая форма слова «сети» (nasse), которая тем не менее и по сей день еще употребляется рыбаками.
Эта «гаванька» примечательна также тем, что здесь назначают себе свидание полсотни кошек. Лодки — их родина, пропитанием их обеспечивают рыбаки, отдавая часть улова. Сан Джованни тоже для кошек особенный праздник, потому что в этот день им жертвуют больших и прекрасных рыб.
Мы расположились на веранде ristorante; внизу у причала стояли лодки; другие ушли в море с рыбаками и светились вдали маленькими точками фонарей. Мы пили barbera[55], вкушали дары моря, а официанты разносили рыбу, в том числе мощного зубана, dentice. Было темно и тепло, море едва было слышно; я смотрел, как догорают кончики сигарет и внезапно тухнут, достигнув воды.
Марчелло, восторженный почитатель и знаток города, его истории, его дворцов и маленьких уголков, его семей и фольклора, подвел к столу старого скрипача, которого попросил сыграть песню Маргутти «Ма se ghe penso» («Но когда я думаю о тебе») — подразумевается Генуя как один из городов, которые, подобно Парижу и Рио, вызывали любовь не только в широком смысле, но и такую, какая обычно относится только к женщине.
Лицо этого скрипача — старика, который, очевидно повинуясь потребности, сделал раннюю страсть профессией, что и подтвердил мне Марчелло — бледное, желтоватое, помятое, во время игры озарилось, словно бы в поношенную маску вернулась молодость.
Позднее еще в одной компании — уже не помню в каком доме. Когда выпьешь, такие визиты действуют, будто ты оказался на сцене, где не знаешь ни персонажей, ни сюжета. Похоже, мы попали на одну из традиционных вечеринок. На один из моих контрольных вопросов: «Понравилось бы здесь Стендалю?» я, не раздумывая, мог бы ответить утвердительно — к тому же еще и в Генуе.
Там были граф Ло Фаро, с которым мы уже виделись в Боккадассе (увлеченный ныряльщик, который, как выразилась его дочь, «отваживается погружаться до слишком глубоких оснований»), профессор де Вестри, наблюдающий за гуманитарными исследованиями в провинции, и один из друзей Генри, присоединившийся к причитаниям классической филологии.
Затем Джиджи Энрико, чья профессия «demolitore»[56] понравилась бы Леону Блуа, который с удовольствием называл себя «entrepreneur de démolitions»[57]. Тем не менее, речь шла, как я узнал в ходе беседы, о редком, однако солидном и прибыльном бизнесе. Синьор Энрико скупает по всему свету отслужившие свой срок корабли, которые с помощью специально обученной команды пускает на лом. Старые корпуса превращаются в плавучих доках в железный лом, мощные резаки раскраивают их, как масло. Поднимают они и затонувшие суда, если они лежат не слишком глубоко. Военные корабли в этом деле все равно что «скошенный луг», если выражаться по-швабски. Из них получают большое количество превосходной гибкой стали. Однако с тех пор как морская стратегия изменилась, хорошие прежние крейсеры становятся редкостью, как с сожалением сказал синьор Энрико.
Просмотр почты, вчера поступившей на борт. В репликах Оши весь вильфлингенский экстракт. Он там уже «музыкально укоренился», так он выразился. Квартеты в Заульгау, Бухау, Ридлингене.
