„Милый Яша!
Письмо твое от 7 ноября я получил 15 декабря в субботу. В пятницу получил письмо дяди Николая, и я, читая его, сильно сердился на тебя, отчего ты не написал мне ни словечка, но в субботу, когда я получил письмо от тебя, то не могу выразить, как я был рад; готов был заплакать, засмеяться, все, что хочешь, от радости. Ты просил, чтобы я написал тебе о былом и настоящем. Очень хорошо: кампания началась 19 мая, „Маньчжур“ сделал четыре рейса в залив Де-Кастри и…“.
Дальше не стану переписывать, да и нужды нет, письмо я положил в развернутом виде в конверт, оно сохранится. Но каков отец! Во-первых, деловитая точность, она у него всегда была, помню, какой строжайший порядок царил среди его вещей в кабинете! Точно приводит все даты и дни недели. Во-вторых, трудолюбие. Чтобы такое длинное письмо составить, часу мало. А уж я знаю, как заняты на учебе морские кадеты, как они устают. И в-третьих: как он был нежен и добр! Всегда он таким был, мы с сестрой хорошо это чувствовали, несмотря на его внешнюю суровость. Мама, правда, часто бранила его, но… [зачеркнуто]».
* * * 6 часов 40 минут 31 марта 1904 года. Флагманский броненосец Первой тихоокеанской эскадры Российского императорского флота «Петропавловск». Каюта командующего эскадрой вице-адмирала Макарова Степана Осиповича. Рейд Порт-Артура. Якорная стоянка.
Новейший броненосец русского флота неподвижно стоит на якорях. Море спокойно, ни малейшей качки нет. Трубы слегка дымят, кочегары поддерживают нужную температуру в котлах, чтобы корабль без больших задержек мог выйти в море. Тишина. Нет даже привычного крика чаек, еще не рассвело.
На всех крупных военных кораблях имеется так называемая адмиральская каюта. Делается это, как и все в военном деле, не зря: вдруг именно данный корабль станет флагманом эскадры и на мачту взлетит адмиральский флаг — где прикажете тогда разместиться начальнику эскадры? Конечно, большую часть жизни кораблей адмиральские каюты пустуют. Ну что ж, ведь и пушки стреляют считаные часы, а то и минуты…
Адмиральское помещение броненосца «Петропавловск» было обставлено в духе тогдашней традиции довольно прихотливо — «комфортно», как выражались тогда: секретер с бронзовыми ручками, обитые бархатом кресла красного дерева, иллюминаторы прикрыты шторами японского шелка, на полу — дорогой текинский ковер, в углу — фортепьяно. На броненосцах конца прошлого столетия еще доживали бытовые традиции романтических парусников. А парусники — даже военные, точнее, именно военные прежде всего! — щедро покрывались резными и лепными украшениями и на носу, и на корме, и по бортам, бронзовыми, а то и вызолоченными аллегорическими фигурами, балюстрадами, балкончиками. И каюты командиров и адмиралов напоминали великосветские кабинеты, а кают-компании (места собраний и обедов офицеров) — аристократические гостиные. Все помнят: «Янтарь на трубках Цареграда, фарфор и бронза на столе…» Даже в дальнем плавании, даже на крошечном по сравнению с безбрежным океаном куске дерева офицер, выросший в родовом поместье Йоркшира или Нормандии, должен был жить в привычной для себя обстановке. И что до десятков и сотен матросов, которые спали на рундуках в тесных, лишенных отопления кубриках и ели прямо на полу из общего котла! Ведь и отцы их жили точно так же в лачугах, лепившихся вокруг нормандских и йоркширских поместий…
Впрочем, в адмиральской каюте «Петропавловска» личные вещи ее обитателя явно противоречили этой обстановке. Письменный стол на гнутых ножках (более приспособленный для дамского рукоделия, нежели для серьезной работы) был завален бумагами, книгами. Часть книг и журналов, не умещаясь на столе, стопками лежали на ковре. На туалетном столике чернел огромный (в то время других не было) корпус фотоаппарата, рядом теснились какие-то банки, склянки и коробки — овальное зеркало на стене брезгливо отражало этот презренный хлам.
Степан Осипович Макаров сидел за столом и писал, быстро макая ручку в бронзовую чернильницу. Все деловые бумаги он заносил в копировальные книги, а потом бережно хранил их: мало ли для чего понадобится… Но сейчас его перо водило по листу, над которым не лежало копировальной бумаги. Значит, сугубо личное. На лист быстро ложились строки:
Моя любимая всегда и везде, пишу тебе рано утром, ибо с рассветом уйдет оказия в Мукден, оттуда переправят прямо с почтой Наместника, дойдет гораздо скорее. Ну, а мы всей эскадрой выходим в море.
Прошу тебя не беспокоиться, японцы держатся очень осторожно, эскадренного боя избегают. Видимо, хотят подловить нас на какой-либо оплошности. Не получится, мы сами с усами! Чего-чего, но наши русские, бороды и усы куда гуще их, японских. Они, как я тебе давно рассказывал после моего лечения в Японии, у нас были бы принимаемы за скопцов: три волосины на подбородке. Я шучу, они храбрые воины и толковые моряки.
Не беспокойся обо мне, я вполне здоров, прекрасно себя чувствую. Мой адъютант мичман Шмитт (ты его не знаешь) и наш вечный хлопотун матрос первой статьи Иван Хренов за мною отлично ухаживают.
Еще раз прошу тебя построже держать Дину, она очень избалована. Конечно, это моя вина, редко ее видя, я баловал нашу старшую. Ну, за Вадима я спокоен, он воспитанный и трудолюбивый мальчик.
Целую тебя и наших деток крепко-крепко.
Да сохранит вас всех Господь.
Твой Стива.
P. S. Жалование плюс подъемные плюс походные тебе на днях передадут из Адмиралтейства.
Целую еще раз.
Стива.
По привычке Макаров перечитал письмо, как он поступал всегда с письменным текстом, неважно, был ли то доклад в Адмиралтейство, Академию наук или сугубо личная записка. Как все мужчины, выросшие среди многих братьев и сестер, Макаров был прекрасным семьянином, заботливым, приветливым и тактичным. Но…
Никому и никогда не намекал он, не доверяя даже дневнику, который вел всю жизнь, что его супружество счастья ему не принесло. А ведь каким светлым и радостным, каким многообещающим было начало его любви.
…После окончания турецкой войны «Константин» был определен для перевозки частей русской армии с Балкан в порты Черного моря. Этим однообразным и скучным делом Макарову пришлось заниматься долго — почти год. Один из таких рейсов неожиданно ознаменовался весьма существенным в его судьбе событием. Однажды среди пассажиров «Константина» оказалась молодая девушка Капитолина Николаевна Якимовская, которая вместе со своей семьей возвращалась в Россию из Европы. Девушка была красива, элегантна, обладала прекрасными манерами. Тридцатилетний капитан, отнюдь не избалованный женским обществом, влюбился в нее, как говорят, с первого взгляда, влюбился пылко и самозабвенно.
