У меня были волосы ниже плеча. Каштановые. Она меня обстригла налысо.
И сказала:
— Это тебе наказание! Надо быть внимательной! Ты мне паркет загубила!
На паркете всего одна дощечка сгорела.
Но мама не простила.
Избила и волосы обрезала.
Я сидела и плакала перед зеркалом. Подбородок так дрожал. Мне было противно смотреть на себя. Потом пришла тетя Валя, мама Аленки. Ахнула.
— Ты, Лена, с ума сошла?! — сказала.
И мне сказала:
— Почему ты к нам не прибежала? Мы бы тебя спрятали!
Мама стала злая и очень ненормальная.
А тети Марьям не было дома, и меня никто не спас.
Теперь я одела большой платок. Иначе все дети будут смеяться, и обзывать меня.
Нельзя, чтобы узнали.
Поля.
Мы ходили за водой. На трубу. Труба далеко, за садами. Там еще речка Нефтянка.
Много было детей, женщин. Все с ведрами и бидончиками.
Там иногда сильно стреляют из автоматов, и мы падаем и лежим на траве.
Мама меня не простила из-за коптилки.
Когда много детей было, она подошла и стащила с меня платок.
Сказала:
— Вот как я ее наказала! Она теперь лысая и страшная, потому что была неаккуратна, и огонь попал на пол!
И все дети смеялись. Стали говорить: «лысая башка, дай кусочек пирожка» и хохотали.
А я стояла и плакала.
И, кажется, что мне лучше умереть, чем жить.
Зачем я живу?
Поля.
Сегодня день рождения. Мне десять лет!
Я в большом платке, и видно только лицо — как у матрешки.
Мама подошла, обняла меня и сказала:
— Я погорячилась, наверное. Вот, возьми…
И сунула немного денег.
— Это тебе на мороженое! — сказала она.
И пошла по делам.
А я сижу и думаю, что мне не нужны эти деньги. Мне ничего не нужно.
Она не любит меня. Никто не любит.
Продолжаю:
Пришла тетя Валя и Аленка. Принесли старое варение из абрикос.
Его можно помазать на лепешку и поесть. Это — подарок.
Поля.
Я смотрю в зеркало. Мои волосы не растут совсем!
А мама ходит, как ни в чем не бывало и поет песни.
Она уже забыла о коптилке.
Тетя Валя качает головой.
Поля.
Мы ходили на Консервный завод. Это от нас далеко. Нужно идти пешком часа четыре.
Я, мама, Аленка и тетя Валя.
Там можно было взять кабачковую икру. Срока годности нет, он пропал. Но есть можно, если пережарить. Все носят и едят. Там тысячи банок!!!
Мы тоже шли, через дома и сады по дорогам туда.
Там были сотни людей и корреспонденты. Иностранцы. Они говорили на непонятном языке. Мама сказала, они из Англии и Франции.
Эти дяди дали мне и Аленке конфеты!!! Настоящие! Шоколадные!
И ушли.
Они что-то фотографировали.
А мы сразу все конфеты засунули в рот и съели. Ох, как вкусно!
Мама и тетя Валя взяли много банок икры. Мы будем обжаривать ее на сковороде!
Это еда.
Но было и страшно.
Когда мы шли туда, есть дорога, где едут машины. Эта дорога недалеко от Консервного завода.
Там лежал человек. Не человек, а такой черный скелет. Немного одежды.
Лицо и руки скушали собаки. А середину поели, но не совсем.
А рядом сгоревший танк.
И больше не было трупов.
Мама и тетя Валя отвернулись и прошли мимо. А я и Аленка остались. Мы стояли и смотрели.
Я видела его ребра. Они такие были странные, и куски одежды приклеились, вроде…
Мама и тетя Валя давай на нас орать.
Мы побрели дальше. Потом я Аленке говорю:
— Вдруг он зашевелится?
Аленка завизжала.
Обратно не хотели идти той же дорогой, но пошли. И опять я не испугалась. Посмотрела.
Лежит. Все ходят мимо, а он — лежит. Собака подошла, понюхала. Мы ее отогнали палкой.
Я решила звать его «танкистом». Он погиб — наверное, сгорел в танке. Он русский.
Но где его друзья? Почему он лежит на дороге?
Поля.
Ох, и страшный сон!
Танкист приснился. И, вроде, он мертвый — весь черный, горелый, а живой!
И шевелится. Ползет куда-то.
Я так кричала.
Маму разбудила. Мама мне опять дала подзатыльников.
Были на «Березке». Там очередь была.
Давали коробку с красным крестом.
Я принесла домой ее. И вижу — там сыр. Я так сыра хотела!!!
Я отрезала кусочек. Пожевала. И фу…
Это оказалось мыло.
Я кушать хотела, думала, сыр. Мама открыла консерву. Это тушенка.
И мы ее ели из банки ложкой.
Поля
Пыль такая. Воняет непонятно чем. Стреляют. Все — война.
Опять ходили на Консервный завод.
Икру едим. Противная, гнилая. Но тетя Валя ее на сковороде жарит с маслом, и ничего. Можно макать лепешку и есть.
Я уже ждала, когда мимо «танкиста» пойдем.
Мама и тетя Валя прошли быстро. И Аленка с ними. Я картонку тащила, чтобы его накрыть. Нашла по дороге коробку, разломала, чтобы длинная картонка была.
А его нет нигде. Смотрю, а в канаве! Кто-то с дороги в канаву спихнул.
Мимо машины едут, люди идут с тачками за икрой кабачковой, а он в канаве лежит.
Бедненький! Собаки ножки доели. Вкусно, наверное.
Остались ребра только, да кости.
Страшно очень смотреть. Но я решила накрыть картонкой.
Мама увидела издалека, как закричит:
— Дура! Дура! Иди оттуда!
Я не знала, что делать, но картонку вниз бросила. Чуть промахнулась.
(Канава с метр глубиной).
Мама подбежала, меня за руку схватила. Кричит:
— Собака картонку не снимет, думаешь?! Не трогай и не смотри!
И обратно мы этой дорогой не пошли.
Прости, танкист.
Поля.
Мы с мамой ходим на базарчик «Березку». Продаем дедушкины удочки, блесна.
У дедушки было более 200-т удочек, спиннингов. Он был рыбак! На Волге рыбачил.
Дядьки покупают. Рыбу будут ловить. Мы покупаем рис, макароны.
Иногда стреляют.
Недавно был такой взрыв!!!
Взорвали солдат в машине прямо на остановке. А другие солдаты так стали стрелять. И все с рынка «Березка» побежали. Падали. Весь товар бросили. Мы побежали к одной тете в дом, и там, в сарае сидели. Потом пошли домой.
Еще долго стреляли.
Я и мама лежали на траве, и я все думала, прилетит мина или нет?
Но не прилетела.
Домой пришли — там Аленка и Васька, тетя Валя и тетя Дуся. Они слышали взрывы, сидели в коридоре. За нас молились, чтобы нас не убило.
