Как ни вспоминал, ничего не вспомнил, за что бы мне такого ранга выволочку давать, но раз начальство вызывает, значит, где-то маху дал…
Пропуск был заказан, меня ждали, и кто-то провел в кабинет Мессинга. Он оказался тучным, хмурым, с бритой головой. Позади большого письменного стола, за которым он сидел, тянулась ширма — кровать там за ней, наверное, или диван для короткого отдыха в долгие рабочие ночи.
По-уставному представился.
— Садитесь. И расскажите о себе все, что помните.
— С чего начинать?
— Давайте с начала, как принято.
Мессинг слушал внимательно, не перебивая, и, видно, хорошо он меня изучил и знал лучше, чем я сам себя. Если забуду или утаю мелкий грешок, — напомнит. Знал он и мою учебу на курсах, и мое отношение к собакам, и самовольные выезды в город. Знал он и мою заставу и меня на границе. Возможно, для того на курсы и отозвали, чтобы без меня проверить, какие я следы на границе оставил?
Беседа затянулась, дружественная и строго деловая, умного и сильного наставника с еще серым, хотя и старательным учеником. Общий итог разговора, высказанный Мессингом, гласил:
— Мы вас изучали. Вы неплохой начальник заставы, но можете и потому обязаны делать больше. Вполсилы у нас не работают…
Вполсилы?! Боже мой, неужели эти непрерывные поиски, бессонные ночи, волнения и тревоги — работа только вполсилы? Я хотел что-то возразить Мессингу, может быть, рассказать о нашей работе, но мешки под глазами этого еще не старого человека, кушетка позади его письменного стола удержали меня. Нет, такому человеку об усталости и тревогах нечего рассказывать!
И Мессинг продолжал:
— Вам надо связаться с финскими контрабандистами и организовать завоз в Ленинград контрабандных товаров. В дальнейшем другое задание будет… Только не торопитесь и без моего разрешения ничего не предпринимайте. Но нельзя упускать весенний лесосплав, когда финские сплавщики, среди которых попадаются контрабандисты и даже агенты врага, будут за бревнами на наш берег переходить.
Тут бы и сказать Мессингу, что сама идея связаться с контрабандистами мне противна, неприемлема, но я так не сказал. Он подавил меня своей уверенностью, своей непреклонностью, и я ответил кратко — попытаюсь.
Потом один за другим в кабинет зашли Э. П. Салынь, заместитель Мессинга, немногословный и выдержанный латыш, и Шаров, начальник контрразведывательного отдела, порывистый, нервный и резкий, как я в этом после не раз убеждался.
Мессинг показал на меня:
— Пограничник все знает. Дайте ему номер того телефона, и в нужное время он позвонит. И о пропуске договоритесь, минуя бюро пропусков и общие коридоры.
Первое задание Мессинга было и странное и до смешного простое: последним вечерним поездом выехать в Сестрорецк и там, никем не замеченным, проникнуть в кабинет начальника пограничного отряда, оповещенного о моем приезде. Может быть, Мессинг хотел проверить, способен ли я хоть на такое?
Столь простые приемы я уже знал — жизнь научила и, конечно, Шидловский на курсах. Он, бывший начальник уголовной полиции Петербурга, читал нам захватывающе интересные лекции, особенно по таким вопросам, как словесный портрет, приемы наружного наблюдения, определение квалификации преступника по приемам злодеяний, опознание трупа и по ряду других.
В штабе отряда никаких трудностей не предвиделось. Комната дежурного на первом этаже, слева от входа, и через освещенное, обычно не занавешенное окно видно, там ли дежурный или отлучился для проверки внутреннего караула, а кабинет начальника отряда был первым на втором этаже. Значит, встреча со знакомыми грозила только при посадке в поезд, в вагоне или в пути со станции к штабу отряда.
Прежде чем идти на поезд, я снял фуражку и завернул ее в газету, воротник гимнастерки вывернул и, таким образом, оказался в распространенной одежде молодых мужчин тех лет.
В темном углу вокзала подождал отправления поезда и сел в вагон уже на ходу. В плохо освещенном вагоне забрался на верхнюю полку и лежал до самого Сестрорецка. Мучила совесть — почему я прямо не сказал Мессингу, что от этой противной задачи отказываюсь? Струсил? Нет, не в трусости тут дело.
Моя юность, как и юность моих сверстников, по времени совпала с наиболее суровым, спартанским периодом нашей революции. Жизнь понималась упрощенно, и мы — все, наверное, — ненавидели роскошь, не понимали различия между элементарным благополучием и награбленным богатством, искренне презирали обладателей украшений в виде серег, колец, губной помады, уже не говоря о людях, присваивающих общественное добро.
А тут мне контрабанду навязывают! Дудки! Буду тянуть, волынить, и Мессинг от меня сам откажется. Да, и все будет точно так, как он говорил. Он же сказал: «Не торопитесь и без моего ведома ничего не решайте». Пускай ждет!
Хорошо еще, что он строго-настрого приказал о моем особом задании никому не рассказывать. «Начальнику отряда, — сказал он, — что необходимо, мы сами расскажем». Уж очень я уважал нашего начальника Августа Петровича, и невыносимо стыдно было бы признаться ему, что я вовсе не намерен выполнять задания Мессинга и буду волынить…
А. П. Паэгле, несмотря на поздний час, оказался на месте, дружески принял меня и сказал, что о моем особом задании информирован и что именно он меня на эту работу рекомендовал. Добавил еще, что верит мне, верит в мои силы. Попробуй, скажи тут о своем намерения не выполнять задания, только тянуть время и волынить!
Приказ о моем возвращении на заставу был отдан еще днем, и, простившись, я сразу же пешком туда направился. Что мне, спортсмену, неполные десять километров. Я любил спорт, и по некоторым его видам — по прыжкам с места, например, или по бегу на восемьсот метров — приближался к союзным достижениям, мечтал об институте физической культуры.
Конец пути я шел по дозорной тропе по самому берегу и заметил, что по реке плывут бревна. Значит, лесосплав начался. Одно бревно остановил и посмотрел — клеймо финское. Обходя небольшой заливчик, образовавшийся вследствие весеннего паводка, я в кустарнике столкнулся с финским сплавщиком, с багром на плече идущим к реке из леса, как бы из нашего тыла. Финских бревен в этом заливчике не было, следовательно, он нарушил конвенцию, допускающую переход сплавщиков на территорию сопредельной страны только за приставшими к берегу бревнами. Его следовало задержать, но я не сделал этого. Заметив на глазу сплавщика бельмо, я узнал его: Косой, необычайно смелый контрабандист, проходивший по местному розыску. Помнил обязывающее требование Мессинга — «Не упускать лесосплава» и другое, не менее обязывающее — «Без моего ведома ничего не решайте».
