«спасибо» и зарылась лицом в кошачью шерсть.
– Какого черта, – пробормотал он себе под нос, а затем принялся вставлять батарейки в ту пустую часть его живота, где должна была располагаться матка.
Это Рождество было необычным еще и потому, что папа встречал его с нами. В Сочельник у священников есть дела и поважнее. Они должны рано встать, облачиться в свои одежды для службы и сопроводить Иисуса в мир, достав его из подола Матери Церкви. Представьте себе Рождество священника. Он проводит две или три мессы утром, а затем идет по многодневному снегу к пустому приходскому дому, отбрасывая густую черную тень на стелящуюся вокруг белизну. Входит в кухню, которую последний раз ремонтировали еще в семидесятых, покрытую линолеумом с узором в виде цветков календулы, и разогревает ужин, который экономка приготовила для него еще вчера, а сегодня поехала праздновать со своей семьей, живущей где-нибудь в Мичигане. И вот Священник остается совсем один, среди старых выпусков журнала «Лайф». Он устал. Все эти воздевания рук, песнопения, выстланные сухими семенами латыни, благословения, рукопожатия и улыбки. Он включает маленький барахлящий телевизор и настраивает антенну. Полностью черная домашняя кошка с белым пятном на шее трется о его ноги. Когда он засыпает на диване в озере мигающего света от голубого экрана, она лижет его в надежде, что он умер, и теперь она может обглодать его тело. Неудивительно, что мой отец не доверяет кошкам.
Либо Рождество во Христе, либо моя матушка покинет планету.
На следующий день после Дня благодарения я заметила, что на холодильнике материализовался незнакомый мне магнит: черный квадратик, изображающий силуэт Марии, стоящей на коленях над свертком в колыбели, в окружении избранных представителей домашнего скота. «Рождество во Христе», гласил его слоган. И вот, когда декабрь вступил в свои права, дело приняло серьезный оборот. Наш дом со всех сторон окружили шпионы Кванзы, ассасины притаились в живых изгородях, вооружившись автоматами в форме менор. «Убрать Христа!» – велит своим войскам Враг, мигая красно-зелеными гирляндами глаз. Но моя матушка с таким раскладом ни за что не смирится. Она бы с легкостью свернула шею любому миленькому маскоту Нового года, если бы тот посмел сказать ей: «Веселых праздников!» До нее уже доходили тревожные слухи о том, что молодые люди теперь «ставят шест для стриптиза вместо ели» и «жертвуют кому-то коз» [40] вместо подарков. А это явно звоночек о том, что люди деградируют. И вот, пока мы спим, она разворачивает в доме стратегическую рождественскую кампанию – развешивает повсюду еловые венки и гроздья остролиста, обматывает перила гирляндами, расставляет и переставляет фигурки в своей диккенсовской деревушке. Блюда с орехами появляются в самых неожиданных местах, а количество золотых шариков в доме вообще увеличивается в геометрической прогрессии. Однажды поздно вечером мы спускаемся вниз в поисках печенья и застаем маму за просмотром ее любимой порнушки – видео о том, как своими руками вырезать из дерева подлинные немецкие рождественские игрушки.
– Мама, это что такое? – спрашиваю я. Понятия не имею, как она находит такие сайты. Разве что существует особый даркнет для мам, представляющий такую же угрозу американскому правопорядку, как и тот, в котором хакеры в фетровых шляпах покупают синтетические наркотики под кодовыми названиями «Пыль» или «Врата Алига».
– Хочешь сказать, ты ни разу не посещала «Дворец Эрцгебирге»? – недоверчиво спрашивает она. – «Точка-Ком»? О нем же знают все на свете!
Я признаю, что нет, не посещала. Наклоняюсь над ее плечом, чтобы рассмотреть получше, и вижу, что на боковой панели изображена счастливая арийская дама, звонящая в службу поддержки, но не пожаловаться, а очевидно, чтобы выразить свое удовольствие от тех продуктов, которыми Дворец Эрцгебирге снабжал ее на протяжении многих лет – и с придыханием, разумеется.
– Видишь, иногда и я учу тебя кое-чему новому! – самодовольно говорит она. – На этом сайте есть все! Вот, погляди, Щелкунчик, а вот Лесник с белочкой. Еще есть какой-то Большой Яйцеголов… Но только с красным носом. Натуральный Санта-Клаус, Коричный Карлик, Снежный мальчик со скрипочкой, Мини-Гном с подарком (шесть дюймов) и еще что-то под названием «Музыкальная Шкатулка: „Рождение“»
– Вот это мастерство… – выдыхает Джейсон, и в стеклах его очков отражаются все эти движущиеся, вращающиеся фигурки. Вопреки обыкновению мы тоже поддаемся очарованию Дворца Эрцгебирге. Возможно, это просто неизбежно. В конце концов, это я – обладательница обширной коллекции гномов и до восьми лет ходила в школу в серебряных сапожках Феи Драже.
– Только посмотрите на этих ЩЕЛКУНЧИКОВ! – с благоговением восклицает моя мать, а затем читает вслух: «Часто Щелкунчик воплощает в себе образ авторитетов прошлого. Особенно часто в качестве модели используются короли, солдаты и жандармы. В то время население зависело от благосклонности властей и пыталось выразить свое недовольство, наделяя Щелкунчиков мрачным, суровым взглядом. Его подвижное массивное лицо придает ему очень властный вид!»
Я рискую предположить, что для Германии не лучшая идея – делать Щелкунчиков в виде «авторитетных деятелей прошлого». Даже производство маленьких фигурок Чарли Чаплина в таком ключе кажется ошибочным. Но мама меня не слушает. Она уже вернулась к просмотру рождественских вертепов и листает их, пока не находит наконец самый большой и дорогой. Ее страсть к вертепам – это пропасть, которую невозможно заполнить. Она убеждена, что рано или поздно найдет абсолютно бесценный: верблюдов, обитых настоящей верблюжьей шерстью, Иосифа в виде терпеливой тени, облапошенной самим Господом, и ребенка с головой в форме лампочки как идеи, которую вот-вот обретет весь мир. Тот, который она нашла сейчас, не настолько хорош, но тоже вполне ничего.
– Какой милый маленький Христос, – совершенно искренне говорит Джейсон.
– Блин, да и Мария не так уж плоха, – говорит мама, оценивающе разглядывая объем ее нимба. А затем делает паузу и бросает на нас лукавый, значительный взгляд.
– Вы знаете, Марию еще до рождения Иисуса жизнь здорово потрепала.
Мама замечает блокнот, лежащий рядом со мной на столе, и спрашивает, где я сейчас. Как будто книга – это своего рода рукописная Америка, по которой можно раскатывать на машине: одну неделю ты в Коннектикуте, другую – в Калифорнии.
– Я пишу обо всех твоих детях, – говорю я и зачитываю последнюю страницу. «Сколько детей может быть у священника? Один? Два? Три, если он ирландец? И близко не угадали! А как насчет пяти? Как еще люди узнают о том, что он влюблен в свою красотку-жену по самое не балуйся?» Я поднимаю взгляд от страницы.
– Я могу так написать?
– Ну… – она взвешивает все «за» и «против». – Вот это «по самое
