Продолжаю молчать.
— Жаль, очень жаль… Если бы ты умел писать, я бы мог тебя принять во вторую группу… Окончил бы училище, а там, может быть, и дальше пошел бы.
— Я никогда писать не буду! — неожиданно вырывается у меня восклицание, и слезы затуманивают глаза.
— Отчего не будешь?..
— Оттого, что я… левша, — отвечаю, едва удерживаясь, чтобы не заплакать.
— Пустяки… Когда человек захочет — всего достигнуть сможет… Ты не волнуйся… Я поговорю с заведующим, и что-нибудь придумаем… Ну, не вешай головы…
Резник узкой и хрупкой ладонью ласково проводит по моей щеке и уходит. А я остаюсь в коридоре с тряпкой в руке и долго ощущаю на лице прикосновение тонких, холодных пальцев молодого учителя.
Заведующий училищем Сегаль очень красивый человек. Из черной рамы окладистой бороды выступает бледное чистое лицо, озаренное большими темнокарими глазами. Он высок ростом, вицмундир на нем сидит без единой морщинки, а сам строг и величав. Я его побаиваюсь. При случайных встречах я ему кланяюсь и очень вежливо приветствую: «Здравствуйте, господин заведующий». А он хоть бы взглянул…
И вдруг на другой день после моего разговора с Резником к нам в переднюю приходит Хася — прислуга Сегалей, пожилая женщина с таким большим животом, что голова ее кажется откинутой назад.
Хася кончиком передника вытирает нос и обращается ко мне.
— Тебя зовут.
— Кто?
— А я знаю — кто? Хозяева зовут… Мне ты не нужен…
Иду за Хасей, а у самого сердце неспокойно. За что?
Чем я провинился?.. И вспоминаю, что сегодня после уроков один из старших учеников, Вейсман, вызвал меня «один на один». Я принял вызов, и мы немного подрались, но тут же и помирились.
Неужели заведующий все это видел? Ну, тогда я погиб… Мы с Хасей проходим через все классы и останавливаемся перед, белой дверью, ведущей в квартиру Сегаля.
— Ну, войди, а я ухожу на кухню, — говорит Хася и оставляет меня одного.
Осторожно открываю дверь и воровато вхожу в первую комнату.
Там никого. Стоят большой письменный стол, мягкие кресла и стеклянные шкафы, набитые книгами. Знаю, что это кабинет заведующего и вместе с тем и учительская, а следующая — столовая, откуда доносятся голоса. Там, наверно, обедают.
Тихонько просовываю в дверь голову, не решаясь войти. За обеденным столом сидит вся семья Сегаля и Резник. Догадываюсь, что новый учитель здесь — свой человек, а может быть, и родственник, потому что жена Сегаля, рыжеватая блондинка, затянутая в легкое голубое платье, говорит ему «ты».
— Войди, что ты там стоишь? — говорит мне Резник.
И когда я подхожу ближе к столу, он меня представляет:
— Рекомендую… Вот он и есть наш житомирский Шимеле…
Все глаза обращены на меня. Чувствую, что больше всех заинтересованы девочки — дочери заведующего: старшая Анюта и младшая Женя. Анюта имеет большое сходство с отцом — у нее такой же широкий разрез темнокарих глаз и такой же бледноматовый цвет продолговатого лица. Волосы с черным блеском гладко причесаны и наполовину закрывают, уши. Женя, наоборот, живая копия матери: веселые серые глаза, круглое румяное личико и желтые кудельки, падающие на лоб и вдоль румяных щек. Догадываюсь, что от меня чего-то ждут, и настораживаюсь. Во мне просыпается артистическая жилка, унаследованная мною от Гарина, и я начинаю позировать.
— Говорят, что ты очень начитанный мальчик, — обращается ко мне жена Сегаля. — Какие же ты книги читаешь?
— Здесь я мало читаю — книг негде взять, а у нас, в Житомире, я читал сочинения Майн-Рида, Купера, а потом и… ученые книги читал…
— Какие, например? — спрашивает сам Сегаль.
Замечаю под его черными усами ласковую улыбку.
Тогда я делаю жест Гарина из третьего действия «Разбойников»: переплетаю пальцы обеих рук, одну ногу слегка выставляю вперед и голову откидываю назад. По лицам взрослых пробегает благожелательная усмешка, а девочки впиваются в меня удивленными глазами.
— Читал я Бокля «История цивилизации Англии» и Дарвина «Происхождение видов»…
Чувствую, что сейчас скачусь, и заранее начинаю краснеть, но голос мой помимо воли продолжает звучать, и я вру до конца.
— Что же ты вычитал у Дарвина? — все с тою же добротой спрашивает заведующий, разглаживая свою черную шелковистую бороду.
— Я узнал, что человек родился от обезьяны…
Внезапно раздавшийся, смех моих слушателей обрывает меня. Но я доволен, что этим заканчивается допрос и начинается более серьезный разговор.
Теперь рассказывает Резник. Мое присутствие его ничуть не стесняет, и он говорит о том, как я «валялся» на кухне института, как на меня обратил внимание убитый жандармами Нюренберг и как до сих пор я не умею писать.
— Как же так: читаешь такие мудрые книги, а писать не умеешь?! — восклицает жена заведующего, пожимая узенькими плечами.
— У меня не выходит: — я левша, — упавшим голосом говорю я.
— Это ничего не доказывает, — вдруг врывается в разговор старшая дочь Дня. — У нас Лиза Гликман тоже левша и ничего правой рукой не делает, а наша классная наставница ее лечит: на уроках чистописания она левую руку Лизы привязывает полотенцем… Я его тоже могу выучить писать…
— Видишь, Шимеле, — говорит Резник, — как тебе повезло. Даже учительница нашлась… Ты ведь хочешь учиться?..
— Хочу… Очень даже хочу, — живо отвечаю я.
Радостно взволнованный, бегу через все комнаты в нашу переднюю, где Давид стоит перед печуркой и, обливаясь потом, варит неизменную фасоль с сахаром.
— Вы знаете, что со мной случилось?
— Сейчас, наверно, узнаю.
— Меня принимают в училище и прямо во второй класс.
— Как принимают — за гостя? — насмешливо спрашивает Давид.
— Нет, не за гостя, а я буду экзамен держать…
— Держаться можно за все — за дверь, за палку и даже за собственный живот, но чтобы держать экзамен — надо что-нибудь знать. Надо хоть уметь написать слово «дурак» с твердым знаком на конце.
— Меня научит писать Анюта.
— Она сама сказала?
— Сама.
— Ну, тогда твое дело в сундуке. Учительница у тебя — первый сорт. Недаром ее из третьего класса не выпускают… Два года сидит.
Шутки Давида меня не обижают — знаю, что он не со зла.
— А вот я тебе сообщу более интересную новость, говорит Давид, ставя на стол горячий горшок с фасольной кашей. — Завтра мы с Левой едем за товаром.
— За каким?
— За самым вкусным — вишни и абрикосы…
— И я с-вами поеду?
— Конечно, поедешь… Кому не лестно за фруктами ездить!
