Тем временем, находясь в Фонтенбло, Наполеон предпринял попытку самоубийства. Это случилось именно в то время, когда младший брат Людовика XVI граф д’Артуа совершил свой въезд в Париж — 12 апреля 1814 года.
Будущему королю Франции Карлу X (на трон он взойдет через десять лет) в это время было 56 лет. Принц Шарль Филипп де Бурбон, получивший при рождении титул графа д’Артуа, был человеком не слишком усердным в науках, легкомысленным и упрямым. В этом отношении он оказался полной противоположностью своему более благоразумному и основательному старшему брату — графу Прованскому, вошедшему в историю под именем короля Людовика XVIII. С другой стороны, по свидетельствам современников, граф д’Артуа, в отличие от вечно страдающего от каких-то недугов Людовика XVIII, всегда был полон энергии, обладал изящными манерами и считался воплощением придворной элегантности. Короче говоря, граф д’Артуа слыл личностью яркой и противоречивой: он отличался рыцарским благородством и сердечной добротой, но при этом был связан множеством аристократических предрассудков и отличался ультрароялистскими взглядами.
Первые десятилетия своей жизни граф д’Артуа провел в роскоши и бесконечных любовных приключениях. С началом революции он в спорах со своим братом королем Людовиком XVI настаивал на самых решительных мерах против «смутьянов и бунтовщиков». Этим он так сильно скомпрометировал себя, что сразу после падения Бастилии был вынужден бежать за границу. Здесь его двор быстро превратился в настоящий центр контрреволюционной эмиграции. Граф д’Артуа стал организатором и участником всех основных военных акций против революционной Франции: кампании 1792 года, высадки роялистского десанта на полуострове Киберон и экспедиции в Вандею в 1795 году. После череды чувствительных поражений он поселился в Англии, где и жил до 1814 года.
12 апреля 1814 года граф д’Артуа въехал в Париж «в сопровождении многочисленной национальной гвардии и в ее мундире»[425].
При этом он сказал:
— Во Франции ничего не переменилось, только стало одним французом больше.
Это был один из «экспромтов, на досуге придуманных Талейраном и Бёньо и подсказанных ими принцу»[426].
Потом в течение нескольких дней — до прибытия Людовика XVIII — он управлял Францией в качестве генерал-лейтенанта королевства.
Талейран во главе временного правительства встретил графа д’Артуа. Об этой встрече он написал в своих «Мемуарах» следующее: «Я нашел его так же благожелательно расположенным ко мне, как ночью 17 июля 1789 года, когда мы разлучились и он отправился в эмиграцию, а я бросился в тот водоворот, который привел меня к руководству временным правительством. Странные судьбы!»[427]
23 апреля 1814 года Талейран стал одним из тех, кто подписал Парижское соглашение между союзными державами и наместником короля Франции, каковым выступил граф д’Артуа.
Положение ТалейранаСтрого говоря, положение Талейрана в эти дни было не из простых. Конечно же за его мартовско-апрельские «заслуги» он мог надеяться на благодарность только со стороны Бурбонов. За то короткое время, что он был главой временного правительства, он успел выискать в архивах и уничтожить компрометировавшие его документы о казни герцога Энгиенского, а также целый ряд других не очень хорошо характеризовавших его бумаг.
Враг Талейрана Поль Баррас позднее привел цифру взяток и хищений Талейрана, совершенных им в 1814 году в связи с реставрацией Бурбонов. По его информации, речь могла идти о 28 миллионах франков. Правда это или нет, сказать трудно, ведь Баррас, как мы помним, после 18 брюмера ненавидел Талейрана, но бесспорным является одно: Талейран был сказочно богат и не хотел с этим богатством, каким бы способом оно ни было добыто, расставаться. Кроме того, он не прочь был сохранить свое княжество Беневентское в Италии, пожалованное ему Наполеоном, а также все знаки отличия, полученные им в годы Империи.
Неприятно было лишь то, что семейство Бурбонов и не думало скрывать признаки своего более, нежели отрицательного отношения к моральным качествам Талейрана. Оно, казалось, совсем не желало признавать его главным автором реставрации своей королевской династии, не говоря уж о том, чтобы считать его своим благодетелем. Герцог и герцогиня Ангулемские, то есть племянник и племянница Людовика XVIII, в общении с ним обнаруживали даже нечто очень похожее на брезгливость. Сам Людовик XVIII тоже умел говорить неприятности. Довольно резок временами бывал и граф д’Артуа.
Наконец, среди придворной аристократии ставки Талейрана тоже котировались не очень высоко. Эта аристократия состояла из старой эмигрантской части дворянства, из так называемых «бывших», вернувшихся вместе с Бурбонами, а также из новой — наполеоновской, за которой остались все ее титулы, данные императором. И те и другие, кто тайно, а кто и открыто, ненавидели и презирали Талейрана.
Старые аристократы не хотели простить ему его религиозного и политического отступничества в начале революции, конфискации церковного имущества и всего его поведения в 1789–1792 годах. Кроме того, они были возмущены и его ролью в похищении и казни герцога Энгиенского. С другой стороны, наполеоновские герцоги, графы и маршалы гордились тем, что они, за немногими исключениями, присягнули Бурбонам лишь после отречения императора и по прямому разрешению низложенного Наполеона. На Талейрана же и ему подобных они смотрели как на презренных изменников, продавших Наполеона и вонзивших кинжал ему в спину, как раз в тот момент, когда он из последних сил боролся против всей Европы, отстаивая целость французской территории.
Все колкости, шедшие от этих людей, и неприятности, связанные с ними, Талейран мог до поры до времени игнорировать. Он был нужен, он был незаменим, и Бурбоны не могли не использовать его.
Прибытие Людовика XVIIIВстречать Людовика XVIII Талейран отправился в Компьень, небольшой городок в 70 километрах к северо-востоку от Парижа.
Королем оказался человек, «не обладавший величественной наружностью, тучный, страдавший подагрой, одетый мешковато, в бархатных сапогах»[428].
Впервые увидев Талейрана, он почтительно сказал:
— Я очень рад вас видеть. Ваш род и мой восходят к одной эпохе. Мои предки были более ловки; если бы более искусными оказались ваши предки, то теперь вы сказали бы мне: возьмите стул, придвиньтесь ко мне и поговорим о делах. Но вместо того я говорю вам: садитесь и побеседуем.
В ходе разговора Людовик XVIII продемонстрировал свою признательность Талейрану за его деятельность.
