в путь, держась за штаны. Потом Даниленко и я увидели какой-то фильм, как наш солдатик проделывает аналогичную операцию. Великие мысли совпадают. Но случалось и трагическое. Не помню, в каком это местечке, мы допрашивали ночью пленного солдата. У нас были данные о прибытии немецких танков, пленный проговорился на этот счет, но когда заметил наш интерес к танкам, замолчал. Мы его спрашивали и так и этак – он молчал. А данные были очень нужны. Тогда Даниленко сказал: «Вот тебе пять минут, не скажешь – расстреляем». Вынул карманные часы и стал отсчитывать минуты. Я смотрел на немца. Вдруг он сорвался с места и кинулся на часового, стремясь схватить автомат. Не сумел и в одно мгновение кинулся к двери и выскочил в темноту. Часовой бросился за ним, треснула автоматная очередь. И все. Немец не отбежал и трех десятков шагов. Автоматчик уложил его наповал. Даниленко и я чувствовали себя отвратительно. Сначала бодрились, возмущались упрямством немца, а потом признались друг другу: «Зря убили человека».
Об убитых. Как-то на обочине дороги я увидел убитого немецкого солдата. Он лежал ничком, уткнувшись лицом в густую пыль. Кто его знает, откуда берутся в степи мухи. Но они облепили его. А кругом была степь под синим небом и белыми облаками. И вдруг я подумал: «Зачем этот немец здесь? Где-то в Германии его ждут близкие, которым сто раз было бы наплевать на любое жизненное пространство, «фюрера» и всю Великую Германию, знай они, что их мальчишка погибнет за весь этот бред. И это при всем при том, что немцы народ дисциплинированный и показали свою готовность умирать за фантастический по своей необъятности идиотизм. Ну что, если бы мать или отец, или какая-нибудь влюбленная девчонка оказались бы на моем месте возле этого парнишки, уткнувшегося в пыль и пожираемого мухами. Да они бы прокляли все на свете». Я и сейчас не понимаю, как можно было поднять на гигантскую резню мировой войны миллионы людей. Можно объяснить, как рождаются войны. Но как идет на них рядовой «необученный» – это невероятно. Думаю, что ответ надо искать в недостатке коллективного опыта. Все предшествующие войны (в том числе и первая мировая) не были такими тотальными. Сохранялись фронт и тыл. Только вторая мировая втянула почти все континенты и страны, только она показала громадному большинству людей цивилизованных стран, как ничтожны у солдата шансы на сохранение собственной жизни. Любой на войне в глубине души верил, что убьет он, а не его. Как беспочвенны надежды самых заядлых «спартанок» увидеть близких со щитами. И только теперь это постепенно осознается. Мир живет 25 лет без всеобщей войны. Достижение. А все дело, по-моему, в том, что люди начинают понимать необходимость держать джинна в бутылке. Иначе он сожрет всех. Поэтому я не верю в третью мировую войну, которую запустили бы развитые государства Европы или Америки. Меняется общественная психология. Исчезла романтика войны. Интересно, чтобы кто-нибудь умный написал про это.
А бои шли. Тяжелые бои. Я видел несколько наших подбитых танков. Один из них был расколот на две половины вдоль. Тяжеленная башня с пушкой лежала где-то в 10–15 метрах. Какая сила разорвала эту махину, как взлетела в воздух башня с орудием – непостижимо. И еще остались в памяти трупы убитых лошадей. Над ними тучи жирных синих мух, вокруг на многие метры нечем дышать. Страшно. Но все это, конечно, мелочи сравнительно с тем, что испытывает в бою простой пехотинец. Ему некогда наблюдать и внюхиваться. Может быть, потому и не очень-то торопились убирать лошадиные трупы: несущественно.
Теперь я расскажу про связистку Женю Торбину. Черноглазая черноволосая девочка подарила мне 4 марта 1944 года фотографию с надписью: «Любимому другу Алексею Кац. От боевой подруге Торбиной Жени Мих.» По краям написано: «Я посылаю вам портрет, я о любви вас не молю, в моей душе упрека нет». Это из модного до войны танго. Вот такой была славная девочка ефрейтор Женя. Знал я ее давно, но подружился в августе или сентябре 1943 года, в дни большого наступления между Пселом и Днепром. Дежурство по отделу считалось делом нудным. Нужно было бегать каждые два-три часа на узел связи и сидеть при передаче в штаб фронта очередного донесения. Присутствие требовалось для ответа на вопросы с той стороны провода. Обычно для меня такие переговоры проходили гладко, я знал обстановку и имел с собой карту.
Однажды я пришел с донесением, передал его, а поскольку у меня оставалось часа полтора времени, то и уселся на скамейку около аппаратной СТ рядом с Женей. О чем-то разговорились. Она сказала, что ей скучно. Я спросил, почему. Она посмотрела на меня удивленно: «Не знаю, по правде сказать, я ведь ни с кем не дружу». Потом она поинтересовалась, нет ли у меня жены. Здесь я с чистой совестью признался, что холост. Потом зашла речь о моих знакомых девушках. Нет, ни за кем я постоянно не числюсь. Время было бежать в отдел. Я ушел, но уже с нетерпением ждал новой сводки, чтобы отправиться на узел связи. Теперь это не казалось обременительным. Так я ходил до вечера и все разговаривал и разговаривал с Женей. Стемнело. Дежурство ее кончилось. Она пошла к своему жилью. Я ее провожал. «Спой что-нибудь» – попросила Женя Торбина. Я спел «В далекий край товарищ улетает». Потом я сказал: «До свидания». Она ответила: «До завтра». «Нет, – возразил я. – Завтра я уезжаю на ВПУ». «А почему там обычно бываешь ты?» Я сказал, что так уж сложилось в отделе, да и скучать обо мне некому. «Есть, я скучаю. Я боюсь, что тебя убьют». Я положил ей руки на плечи и легко, как пушинку, притянул к себе, и она жарко поцеловала меня в губы и в глаза. Потом мы уселись у хатенки, в которой она жила, и разговаривали, разговаривали, разговаривали. Я пошел наконец в отдел, обещая звонить ей почаще, шагал, оборачивался и видел, как Женя смотрит мне вслед через освещенное окно, смотрит, не видя, потому что на улице уже совсем темно.
Всех нас беспокоила мысль, удастся ли с ходу форсировать Днепр. Немцы шумели о неприступности обороны на его западном берегу. Судя по показаниям пленных, войска не сомневались, что там их ждет хорошо оборудованная оборона и смена укомплектованными дивизиями СС.
Даниленко уверял, что все решат танки. И однажды, возвращаясь под вечер с допроса (дело было в сентябре), мы увидели длинные колонны танков. Это
