Движением руки Зорге призвал их к молчанию.
— Мы выполним свое последнее задание, как только микрофильм будет в Шанхае! Потом каждый из вас свободен и волен делать, что заблагорассудится. Моя власть над вами как начальника закончится, когда вы ступите на палубу «Бильбао». Денег у вас достаточно. Позаботятся о вас и в дальнейшем. С собой можно взять только маленький чемодан. Слышите, Вера? Большие вещи привлекут внимание. Ясно?
Он взглянул на чету Бранковичей. Серб кивнул, соглашаясь,Вера последовала его примеру.
— Вот еще что, Козловский. Вы последним оставите посудину. Предварительно заведете часовой механизм взрывателя. Через полчаса после того, как вы ступите на палубу парохода, наш старый катер должен взлететь на воздух. Это тоже ясно?
— Через полчаса, как мы взойдем на пароход, катер взлетит на воздух, — повторил Козловский.
— Ясно, начальник. Ну а как же с вами? Мы с вами встретимся на Аляске?
— Нет, там вы со мной не встретитесь. Но еще раз мы увидимся. В воскресенье вечером здесь, у вас, Бранко.
Бранкович наклонился к Зорге.
— Вы ведь не собираетесь оставаться здесь, начальник? — В его голосе звучала дружеская забота. — Вам нельзя быть здесь. Почему вы не хотите поехать с нами?
Зорге сделал вид, что не заметил волнения своего помощника.
— Повторяю еще раз. Наше задание выполнено. Рихард встал, оперся руками о стол и посмотрел на них по очереди ясным, твердым взглядом.
— Нам все ясно, начальник, — ответил за всех Бранкович.
— Вот и хорошо! Вы отвечаете, Бранко, за то, чтобы Вера доставила микрофильм в Шанхай. Никто отсюда не уедет, пока это не будет сделано. Если Вера не возвратится из Шанхая в понедельник, уезжайте без нее.
Прежде чем Вера Бранкович успела открыть рот, чтобы возразить против последнего приказа, Зорге был уже у двери и быстро сбежал по лестнице.
Держа Биргит под руку, Зорге бродил в вечерней сутолоке по Гинзе.
— Скажи же наконец, что ты намерен делать, — попросила она. — Почему мы гуляем здесь?
Он наклонился к ней.
— Дорогая, нам предстоит нечто особенное и очень смешное. Мы пойдем в театр.
— В театр? Чтобы повеселиться? Или…
— Именно, моя маленькая. Чтобы повеселиться. Нам ничего не остается больше, как развлекаться.
— Ты знаешь, Рихард, мне не очень хочется идти развлекаться в какой-то японский театр. Давай лучше побудем одни!
— После театра, дорогая. В театре я посмеюсь от души. Это хорошая разрядка. Да и тебе нужно посмеяться. Я что-то давно не слышал твоего смеха, девочка.
Биргит хотела ответить, что с тех пор, как он открыл ей, кто он в действительности, ей не до смеха. Но она промолчала: не хотела портить ему радостное настроение.
С того самого дня, когда Зорге, как он считал, выполнил последнее задание, этот необыкновенный человек пребывал в веселом настроении и в самом прекрасном расположении духа. Таким раньше она никогда его не видела.
Они остановились перед ярко освещенным подъездом театра. Биргит увидела, что в нем шла не оперетта, а ревю под названием «Наш немецкий друг».
— О чем это? — невольно спросила Биргит. Зорге засмеялся.
— Здесь дают своего рода урок истории, если можно так выразиться. В двенадцати захватывающих сценах пораженному японскому народу наглядно преподносят, как немцы из орды диких германцев превратились в верных партайгеноссе. В японской постановке это получается чрезвычайно комично. Непроизвольная комедия — самое занимательное зрелище в мире!
Раздвигая толпу широкими плечами, Зорге пробрался к входу. Биргит послушно следовала за ним. Билетерша в нарядной униформе взяла у них билеты и провела в ложу, расположенную в среднем ярусе. Зорге вытащил из кармана брюк театральный бинокль и подал его Биргит.
— Хорошенько рассмотри все, Биргит. Такого ты наверняка больше не увидишь в своей жизни!
Он стал перелистывать программу. А девушка осмотрелась вокруг и вдруг вздрогнула.
— Рихард, один из этих типов сидит прямо сзади нас.
Зорге обернулся и насмешливо кивнул очкастому японцу.
— Ты права, девочка. Это один из сотрудников Одзаки. Вчера всю ночь простоял перед моим домом.
Она втиснула свою маленькую руку в сжатую ладонь Зорге. Он почувствовал, как дрожат ее пальцы.
— Ты нервничаешь, дорогая? Почему? Мы ведь уже давно приняли решение. Забудь об этих шпиках, и пусть они не отравляют нам этот милый вечер.
Она попыталась улыбнуться.
— Думаю, у нас будет не так уж много прекрасных вечеров, — сказал он. — Нужно как следует наслаждаться каждым вечером, который нам подарит судьба.
Оркестранты заняли свои места. Зал был набит до отказа. Зрители стояли даже в проходах. В Токио не было более популярного театра, чем Такарадзука.
Людей привлекала необычная труппа театра, а не то, что в нем ставили. В этой труппе не было ни одного актера, она состояла исключительно из актрис. И каких! В труппу принимались женщины не старше двадцати пяти лет и только незамужние. И вот эти девушки играли любые роли. Не только матерей и бабушек, но и почтенных отцов семейства, и бородатых воинов.
В старину было наоборот: в театре выступали только мужчины, игравшие и женские роли. В начале нынешнего столетия открыли доступ в театр и девушкам, но при одном условии: в труппе не должны участвовать мужчины. Совместное выступление на сцене женщин и мужчин долгое время считалось аморальным и было запрещено. И только перед войной полицейские власти разрешили наконец, чтобы в театре женские роли играли женщины, а мужские — мужчины. Но зрители привыкли к театрам, в которых играли одни женщины, и охотно посещали их несмотря на нововведение. Поэтому Такарадзука по-прежнему оставался крупнейшим театром в Японии, привлекавшим самое большое число посетителей.
В труппу принимались только добропорядочные девушки. Они все вместе жили в общежитии, их привозили в театр в специальных автобусах и отвозили обратно после спектакля. Девушки, которым исполнялось двадцать пять лет, а также те, кому посчастливилось выйти замуж, покидали театр.
Дирижер поднял палочку, и оркестр заиграл увертюру из вагнеровской «Валькирии». Занавес поднялся, и по рядам пронесся шепот удивления. Это можно было понять: перед публикой предстали фигуры, которых никогда не встретишь в Японии. Их лица были обрамлены белокурыми и рыжими бородами, туловища закутаны в звериные шкуры, а на головах ярко горели блестящие, непомерно большие жестяные шлемы. Над косо расставленными глазами нависали кустистые брови.
Воинственные германцы, пританцовывая, двинулись к краю сцены и остановились, угрожающе потрясая мечами и копьями. Резко контрастируя с этой картиной, звонкие девичьи голоса выводили на японский манер песню, в которой говорилось, что они готовы к битве с римским полководцем Варом, пришедшим поработить германцев.
