Воинственные германцы, пританцовывая, двинулись к краю сцены и остановились, угрожающе потрясая мечами и копьями. Резко контрастируя с этой картиной, звонкие девичьи голоса выводили на японский манер песню, в которой говорилось, что они готовы к битве с римским полководцем Варом, пришедшим поработить германцев.
Затем появился облаченный в доспехи Арминий-германец, вождь херусков. Он трогательно попрощался со своей женой Туснельдой и, подняв меч, повел на битву приплясывающее войско.
Туснельда осталась одна. И хотя она пела, что печаль терзает ее, весь ее вид говорил о великой гордости за своего супруга, который решил спасти родину. В это время трубные звуки рогов и звон мечей возвестили, что где-то рядом разразилась битва.
Тотальная битва быстро закончилась тотальной победой. Арминий возвратился со своим бородатым воинством. Вождь херусков склонился перед верной Туснельдой, и она возложила на рога его шлема лавровый венок. В этот момент на сцене, хромая и пошатываясь, появился незадачливый римский полководец Вар. Он поставил свой меч рукояткой на пол и, всхлипывая, бросился на него грудью.
— Надеюсь, она не повредила грудь, — обратился Зорге к своей спутнице. Увлеченная игрой, она забыла, что мужественного Вара играла молоденькая девушка.
Между тем рать германцев расположилась на медвежьих шкурах и пила из огромных рогов, которые пленные римляне вновь и вновь наполняли вкусным медом. Нежные девушки в мохнатых шкурах услаждали слух воинов песнями, восхвалявшими героические дела германцев.
Публика была настолько увлечена, что когда опустился занавес, несколько секунд царила тишина, затем раздались оглушительные аплодисменты. И только Зорге смеялся так громко, что Биргит самым серьезным образом попросила его уняться: окружающие могли принять его за противника германо-японской дружбы и позвать полицию.
— Не бойся, моя маленькая, — успокоил он. — Полиция сидит уже сзади меня. С нами ничего не случится.
В следующей сцене изображалось, как свирепый Хаген убивает белокурого Зигфрида. Затем следовал Карл Великий, ему вручалась корона Священной Римской империи. За ним Карл V. Потом великий курфюрст побеждал в битве при Фербеллине, Фридрих Великий — Яри Лейтене и Блюхер — при Ватерлоо. Когда британский фельдмаршал Веллингтон заявил: пусть быстрее наступит ночь и укроет его войска, — публика приняла это за обычную английскую инертность и громко высмеяла полководца.
Перед антрактом игралась сцена в зеркальном зале Версальского дворца, где «железный канцлер» провозгласил Германскую империю. Кайзер Вильгельм стоял перед своим новым троном, ступенькой ниже — Бисмарк в серебряном нагруднике и латах — все, как на известной картине Вернера.
Биргит хотела остаться на время антракта в ложе. Но Зорге предложил прогуляться в фойе. Многие обратили внимание на светловолосую Биргит с темно-голубыми глазами. В столице с шестимиллионным населением насчитывалось едва четыре тысячи иностранцев. Среди них было немного женщин такого северного типа, как красавица шведка.
Биргит удивляло, почему Зорге, совершенно не считавшийся с мнением других людей, сегодня явно находил удовольствие в том, что ею открыто восхищались. Он гордо вел ее под руку, улыбаясь, наклонял голову и поступал так, как делает каждый мужчина, когда хочет, чтобы обратили внимание на его спутницу.
Она чувствовала себя неловко от множества уставившихся на нее глаз. Это не доставляло ей удовольствия, наоборот, раздражало и даже сердило.
— Послушай, Рихард, — прошептала она. — Я вижу уже двух типов из тех, которые следят за нами. Они чуть ли не наступают нам на пятки.
— Ты ошиблась, дорогая. Их не двое, а трое. Докажи, что ты достойна такой чести. Держи выше свою хорошенькую головку!
Второе отделение исторического театрального обозрения было посвящено современной Германии. Для Зорге эти сцены были полны величайшего комизма, особенно когда одна из молодых актрис появилась в маске, абсолютно точно копирующей физиономию Адольфа Гитлера.
Сначала публика увидела нацистский съезд в Нюрнберге. Парадным шагом, с вытянутыми вперед руками промаршировали по сцене колонны штурмовиков и эсэсовцев, молодых людей с лопатами на плечах, отбывающих трудовую повинность. На роли членов «Союза немецких девушек» режиссер подыскал самых полных статисток. Они прошли по сцене старым прусским парадным шагом так, что затрещали доски. На помосте, украшенном изображениями орлов, стоял сам фюрер. По его правую руку — набитый подушками, чтобы казаться как можно толще, и разукрашенный орденами Герман Геринг, слева — Йозеф Геббельс с длинным картонным носом. В конце появился престарелый президент фон Гинденбург, который торжественно дал наказ фюреру Адольфу Гитлеру хорошо заботиться о немецком народе и крепить дружбу с мужественной Японией. Этот момент, к сожалению, был немного испорчен одним непредвиденным обстоятельством. У Гинденбурга отклеились седые усы, и перед публикой предстало хорошенькое личико молодой японки. Вежливые зрители постарались не заметить этой накладки. Но Зорге хохотал, как безумный, Биргит дала ему носовой платок, которым он безуспешно пытался приглушить смех.
Еще более впечатляющей, чем партайтаг, была заключительная сцена. Здесь непосредственно вмешалась официальная японская пропаганда, которая на нацистский манер старалась доказать, что рождение как можно большего числа детей — первейший гражданский долг.
Торжественно восседая на белом коне, Адольф Гитлер требовал от своих верноподданных как можно больше производить на свет детей. Не достоин уважения тот мужчина и бесполезно коптит свет та женщина, у которых нет детей. Под патриотические песни, распевавшиеся невидимым хором, на веревках спустили картонный макет Бранденбургских ворот. Около них сейчас же выстроились ряды вооруженных «коричневорубашечников», изображавших, очевидно, счастливых арийских отцов.
А затем произошло то, что вызвало новый приступ смеха у Зорге. Под оглушительные звуки баденвейлеровского марша через Бранденбургские ворота прошли шеренги нянек в немыслимых чепцах. Каждая из них толкала перед собой детскую коляску левой рукой, а правую выбросила вперед в «германском приветствии». Над Бранденбургскими воротами зажглись иероглифы, составившие лозунг «Дети — будущее нации!»
Восхищенная публика поднялась со своих мест и громко аплодировала целлулоидным голышам, лежавшим колясках.
В фойе Рихард, откинув голову назад, снова разразился таким громким хохотом, что сбежались испуганные билетерши и окружили его.
