Надо сказать, и в этом случае, как и во многих других, где наши поэты словно предсказывали финал своей судьбы, многое сбылось. Умер Северянин вне родины, а имя его ещё долго было в глубокой тени по самым разным причинам. Как сказал Евгений Евтушенко: «Пришли иные времена. Взошли иные имена». Был серьёзный мотив и в отношении к его поэзии, не всегда несправедливом. Вот несколько слов Валерия Брюсова о стихах Северянина, особенно в более зрелый период: «Северянин чрезвычайно быстро “исписался”, довел, постоянно повторяясь, своеобразие некоторых своих приемов до шаблона, развил, в позднейших стихах, недостаток своей поэзии до крайности, утратив ее достоинства, стал приторным и жеманным и сузил темы своих “поэз” до маленького круга, где господствовало “быстро-темпное упоение”, восклицания “Вы такая эстетная” и т. д., – салонный эротизм и чуждый жизни эстетизм». Как говорится, из песни слова не выкинешь, и, читая его стихи, порой поневоле вспомнишь и о четырёх классах образования, и о том стремительном взлёте на Парнас, когда творческий опыт ещё не был готов более тщательно относиться и к технике стихосложения, и к множеству новых слов, рождённых спонтанно, в процессе написания, но не выверенных до конца, примером чему был тот же Владимир Маяковский, не допускавший ни приблизительных по ходу эпитетов, ни рыхлой формы, – как, кстати, и большинство русских поэтов-классиков разных лет и даже эпох. Высокий художественный вкус, возможно, просто не успел развиться в должной степени, учитывая скоростной маршрут творческого пути. Вот финальная часть стихотворения «Моя Россия», подсказанного «Россией» Александра Блока.
…И наши бабы избяные, И сарафаны их цветные, И голоса девиц грудные, Такие русские, родные, И молодые, как весна, И разливные, как волна, И песни, песни разрывные, Какими наша грудь полна, И вся она, и вся она — Моя ползучая Россия, Крылатая моя страна!
«И наши бабы избяные», «Моя ползучая Россия» – здесь художественный вкус явно изменил автору. Или такого типа строки, которые больше от ума, чем от сердца, и потому поэтически не убедительны:
…С миражем в вдохновенном взгляде Я аромат элегий пил. Дышало маем от тетради, Сиренью пахло от чернил!
Надо сказать, что Северянин не раз был потревожен литературной критикой, и реагировал резко отрицательно на таких «недругов».
…Вы лишь одна из грязных кочек В моем пути, что мне до них? И лучшая из Ваших строчек — Все ж хуже худшей из моих! …Да ослепит Вас день весенний, И да не знают Вас века! Вы – лишь посредственность, я – гений! Я Вас не вижу свысока!
(«Поэза бывшему льстецу»)
А рядом – глубокие, тонкие, искренние строки, без позы, без словесных украшательств, – словом, сама Поэзия.
О, знаю я, когда ночная тишь Овеет дом, глубоко усыпленный, О, знаю я, как страстно ты грустишь Своей душой, жестоко оскорбленной!.. И я, и я в разлуке изнемог! И я – в тоске! Я гнусь под тяжкой ношей… Теперь я спрячу счастье под замок, — Вернись ко мне: я все-таки хороший…
(«Романс»)
Поэтому не будем акцентировать на невольных минусах поэта эмоционального, со своим почерком и обаянием непохожести на других и вернёмся к наиболее плодотворным годам жизни Северянина.
Продолжается его творческо-издательская деятельность. В 1925 году выходит «роман в строфах» «Рояль Леандра», следом – «Колокола собора чувств», а в 1928-м он издает Антологию эстонской лирики за 100 лет. И только после его ухода была издана книга документальной прозы «Уснувшие весны». Конечно же, это была проза поэта – о жизни, о русских писателях, об Эстонии, о вынужденных порой скитаниях.
А любители поэзии не расставались с его лучшими стихами, в том числе написанными ещё задолго до революции, когда молодость души и рано проснувшийся поэтический талант диктовали Северянину такие, почти колдовские, строки:
Это было у моря, где ажурная пена, Где встречается редко городской экипаж… Королева играла – в башне замка – Шопена, И, внимая Шопену, полюбил ее паж. Было все очень просто, было все очень мило: Королева просила перерезать гранат, И дала половину, и пажа истомила, И пажа полюбила, вся в мотивах сонат. А потом отдавалась, отдавалась грозово, До восхода рабыней проспала госпожа… Это было у моря, где волна бирюзова, Где ажурная пена и соната пажа.
(«Это было у моря»)
Как уже отмечалось, Игорь Васильевич почти сразу после революции поселился в Эстонии, бывшей тогда ещё частью России. Однако уже вскоре Эстония отделилась, и Северянин оказался за границей. И хотя принимал активное участие в литературных мероприятиях на родине, ощущение потери самого дорогого никогда не оставляло его. Вот о чём он мечтал тогда с матерью, Натальей Степановной:
