— А ты, Андерсен, знаешь хорошие песенки? — спросил его один из подмастерьев, подмигнув приятелям.
— Знаю, — серьёзно ответил новичок. — Я люблю петь.
— Ну, так спой нам что-нибудь весёленькое! Порадуй новых друзей!
— Что ж, я — с удовольствием!
И он запел. Это было и вправду замечательно. Прекрасное высокое сопрано обволокло рабочих. Прекратились разговоры и шуточки — отличие плебейских сборищ. Андерсену было так приятно видеть удивлённые лица, обрадованные его пением.
— Ещё, ещё! — закричали все. Когда он кончал первую песенку.
Он улыбался — восторг был полный, — как в театре Оденсе у лучших актёров. Нет, не зря, не зря он стал работать на этой фабрике, прибежище ценителей искусства! Пусть видит бедный папа, как внимательно все его слушали...
— Что ж, я спою!
И снова он командовал своим голосом, и тот безропотно слушался его, даря радость слушателям. Сколько аплодисментов он сорвал! Ах, если бы каждый из них превратить в цветок, в розу, то он был бы завален цветами! И Андерсен легко представил себе холмы роз перед собой.
Устав, Андерсен стёр пот со лба. Он даже удивился восторженным лицам окружающих — ну, полный успех. Это было счастье.
— Ты откуда? — спросили у него.
Андерсен рассказал.
— А что ты ещё умеешь?
— Я умею представлять комедии. Знаю многие сцены из Шекспира и Хольберга.
— И наизусть знаешь?
— Знаю.
— Читай.
Все снова оторвались от работы.
И снова началось счастье признания. И подмастерья, и работницы оторвались от своих дел и смеялись от всей души.
Так хорошо прошёл его первый фабричный день.
— Ну, как трудовой день? — спросила у него та самая соседка, что смеялась над его пьесой.
— Все слушали меня с восторгом, — ответил Андерсен. Он был горд и торопился рассказать матери о своём успехе.
— Знала бы ты, как хорошо мне было на фабрике, как замечательно, как мне аплодировали, — говорил сын, захлёбываясь от восторга.
— Ты работал? Что ты делал на фабрике? — удивлённо спрашивала мать.
— Сначала я пел!
— Зачем? Ты же пошёл работать.
— Меня просили, я и запел. Мне так вдохновенно хлопали. Я жалею, что не стал ходить на фабрику раньше. Видел бы отец, как меня хвалили!
— Над тобой не смеялись, маленький чудак?
— Нет! Нет! Нет! Мама, я так счастлив. Это один из самых лучших дней в моей жизни. Я от восторга не буду спать целую ночь.
Мария и верила и не верила сыну. Но она всегда жалела его, потому что слишком хорошо знала людей. И она знала, что люди не могли долго любить таких людей, как её бедный сын.
Ночью он не спал от восторга. Он всё хотел запеть так громко, чтобы его слышали звёзды. Но он боялся разбудить мать и соседей — ещё решат, что он такой же сумасшедший, как дедушка.
На следующий день он не шёл, а летел на работу.
И снова было пение, сцены из Хольберга и Шекспира, смех и аплодисменты работниц и подмастерьев и его собственный внутренний восторг. Так же прошёл ещё один день, и ещё один день, и мать уже начала было верить, что всё пойдёт хорошо.
Андерсен, как всегда, развлекал работников фабрики пением. Тут подмастерье — прыщавенький — воскликнул вдруг:
— А уж не девочка ли ты? — и весело обшарил его.
Андерсен громко закричал. Ответом ему был общий смех, такой громкий, громче всех аплодисментов. Крик его совсем взбудоражил толпу. Другие подмастерья подбежали к Андерсену, схватили его за ноги и за руки, чтобы хорошенько проверить: а действительно ли он мальчик?
— Девочка, девочка! — кричал один, теша компанию.
— Нет, мальчик, я проверил, — гундосил другой, — точно тебе говорю, мальчик.
— Спорим на мой поцелуй, что это девочка! — крикнула молодая работница с большой нахальной грудью.
— А я два поцелуя! — закричала её подруга, обняла соседа-подмастерья и поцеловала его долгим поцелуем.
— А я свою девочку поцелую! — закричал всё тот же прыщавый подмастерье и прилип губами к губам Андерсена.
— Ура! — закричали все.
— Счастливый-то какой, будто и впрямь девочка, — кричали вокруг.
— Девочка-то девочка, а грудей нет, — закричал один из подмастерьев, и все завизжали, захохотали, точно заболели одной болезнью.
— Груди вырастут, если их почаще щипать, — завопил прыщавенький подмастерье и больно ущипнул Андерсена за грудь.
Тот завизжал благим матом и странно, что не провалился под землю со стыда.
— Славная нам попалась подруга! — кричали подмастерья.
— Славный нам выдался дружок, — подкрикивали женщины.
— Куда бежишь, дурашка, всё хозяйство у меня в руке забыл! — кричал вослед ненавистный прыщавый подмастерье...
— Эй, Шекспир, — кричали рабочие, — дай и мы тебя в губки поцелуем, за грудки пощиплем.
— Не откажи в удовольствии, девочка Андерсен! — закричал всё тот же прыщавый подмастерье.
Снова до потолка поднялось веселье, но Андерсен был уже далеко. Он бежал, как олень от охотников. Он бежал, не чуя ног и времени, бежал, точно от палачей. А фабрика всё хохотала и смотрела широкими окнами так, словно хотела его съесть.
«Почему бедность так мучает бедность?» — в негодовании думал он. Его мучили мальчишки бедных семей. Богатые дети не трогали его, хотя он почти не имел с ними дела, встречался только случайно, он и тянулся к ним, но зачем он нужен им?
Он на всю жизнь запомнил, что его мучили бедные, среди бедных он со своим странным характером, словами, открытостью — не найдёт ни книг, ни образования, ни понимания. Он чувствовал это наверняка, хотя и не мог выразить это достойными словесными формулами.
Чувства были даже куда глубже слов, насилие над ним, издевательства пускали в нём корни, глубже которых не было во всю жизнь. Неужели всю жизнь он будет работать на фабриках или, как отец-неудачник, чинить обувь таких же нищих, как он сам? Кем стал отец, пытаясь вырваться из плена нищеты? Он стал совсем больным и всё чаще вспоминал о Ледяной Деве, которая вот-вот придёт за ним. Но неужели смысл жизни — в нищете? Он, маленький Андерсен, не хочет работать на фабрике, где над ним будут только издеваться эти стада детей и взрослых. Он не станет работать на проклятых фабриках, не будет чинить обувь бедным, потому что, если он станет всё это делать, он заболеет, как его отец! Что он станет делать, как будет жить, Андерсен не знал.
— Господи, — молится он, — почему я такой никому не нужный? Сделай меня не таким, как всё, чтобы я гордо проходил мимо унижений.
